* * *

— Дети, не забывайте о правилах поведения на фабрике. Нам очень повезло, что мы сюда попали. Большинство ваших сверстников эвакуировано и поэтому лишено такой замечательной возможности. Не забудьте поприветствовать фрау Мюллер, как положено истинным немцам. Я заметила, что некоторые ограничиваются обычным «привет». Это совершенно неприемлемо. Некоторые поднимают полусогнутую руку. Это тоже неприемлемо. Да, из-за нашего партийного приветствия столкнулись несколько поездов, когда работники железной дороги приняли его за специальный сигнал. Но не будем лезть не в свое дело. Ваши руки должны быть как мечи. Как штыки. Как несгибаемые ветви дуба. Да, Герд? Ничего смешного, дети. Это хороший вопрос, дельный. Если у вас нет правой руки или она ранена, надо поднимать левую. Что еще? Если и левой нет, тогда поднимайте ногу. Ну все, хватит. Не бывает такого, чтобы человек лишился и рук, и ног. Да, я знаю про инвалида на Александрплац. Он сражался за наше Отечество в прошлой войне, и поэтому у него есть определенные привилегии. И к тому же, он очень вежливый и просит милостыню на безукоризненном немецком языке. Некоторым из вас не мешало бы взять с него пример. Насколько мне известно, наш гауляйтер доктор Геббельс планирует повторить конкурс на звание самого вежливого жителя Берлина. Я вот принимала участие в прошлый раз, правда, приз не получила, зато хорошие манеры остались со мной.

Дети, полюбуйтесь на медали и значки, которые вы сможете получить, когда подрастете. Изо дня в день рабочие полируют и начищают их, чтобы они блестели как серебро и золото, хотя в них нет ни грамма драгоценного металла. Правда, они прекрасны? Прекрасные награды за ужасные дела. Ой, простите, что-то я не то сказала. Беру свои слова обратно. Я этого не говорила.

Вот штурмовой знак. Каждую неделю их выпускают тысячами. Чудесно, правда? Некоторые из вас наверняка видели такой на груди у своего отца, если, конечно, он не убрал его подальше вместе с другими ценными вещами. А вот медаль «За строительство Западного вала». Туннели и бункеры запутают врага, зубы дракона задержат танки. Мы надежно защищены. Вот знак за борьбу с партизанами, живучими, как гидра: отрубишь одну голову — вырастет десять. Вот Восточная медаль, для тех, кто нынешней холодной зимой ковал нашу победу на востоке. Красный цвет ленты символизирует пролитую кровь, белый — русский снег, черный — смерть. То, что я вам показываю — просто образец. Зима кончилась, бои прекратились, фабрика больше не выпускает такие медали — вам, увы, не придется их получить. А вот знак «За уничтоженный танк». Учтите, танк надо уничтожить самостоятельно, без чьей-либо помощи. Взгляните, нашивка снайпера: зоркий орел высматривает добычу. Чтобы получить ее, надо убить двадцать врагов, если вы хотите с серебряным кантом — сорок, если с золотым — шестьдесят. Каждый факт уничтожения должен быть засвидетельствован, задокументирован и подтвержден.

Я обращаюсь к вам «дети», но имею в виду, конечно, только мальчиков. Всегда лучше уточнить, что имеешь в виду. Наши генералы в неформальной обстановке обращаются к солдатам «сынки». По-моему, это очень трогательно. Женщинам ни к чему гнаться за мужчинами: им не быть ни снайперами, ни уничтожителями танков, ни истребителями партизан, их единственное дело — рожать. Фрау Мюллер, вы покажете нам почетный крест немецкой матери? Они бывают бронзовые, серебряные и золотые. Да, как олимпийские медали. Нужно родить не менее четырех детей. Мертворожденные не считаются. Но это не все: наплодить детей может каждый, взять хоть цыган. Главное — качество детей. Поведение и кровь матери должны быть безупречны. Если вы получите такой крест, вам больше никогда не придется стоять в очередях, все — даже старики — будут уступать вам место в трамвае, и мясники будут приберегать для вас лучшие куски.

И напоследок знак «За ранения». Он дается пострадавшим от действий противника. Что это значит? Это значит, что не обязательно быть солдатом. Можно получить ранение, сидя в собственном доме. Изувеченное лицо, мозговая травма, слепота — все считается. Только если это не врожденный порок. Пороки — следствие нечистой крови, а не действий противника. Чувствуете разницу?

* * *

Лежа в кровати, Зиглинда слушает, как стучат напольные часы и как голоса родителей мешаются с голосами из народного радиоприемника. От свитера чешется шея — папа велит всем спать одетыми. Надо быть готовыми. Всегда готовыми. В школе поселили жителей из разрушенных домов. У большинства не осталось ничего, кроме одежды, которая была на них во время бомбежки. Девушки из гитлерюгенда приносят похлебку, и они с жадностью бросаются на нее. Они не были готовы.

Зиглинда поднимает светомаскировочную штору и открывает окно. Небо иссечено лучами прожекторов. Все спокойно. В песочнице разваленный замок Юргена. Зиглинда думает: вот моя левая рука, вот моя правая рука, вот мой левый глаз, вот мой правый глаз. Вперед. Вперед! Юность не ведает страха.

Однажды зимним утром, подходя к своему кабинету, Готлиб заметил, что соседняя дверь открыта. Такого не случалось за все четыре года его службы в отделе. Он никогда не видел ни своих коллег, ни их рабочих мест. Знал только имена, потому что они были написаны на дверях. Готлиб остановился и заглянул внутрь: все точно так же, как у него, только в зеркальном отражении. Сосед сидел спиной к двери и печатал отчет, на нем был точно такой же костюм, как у Готлиба. Такие же каштановые волосы, зачесанные набок. Он открыл архивный шкаф, точно такой же, как у Готлиба. Их отдел, подумал Готлиб, — пример того, какой будет новая Германия: прогрессивные приспособления для решения вековых проблем, рукотворный рай. Будет возведена триумфальная арка в десять раз больше парижской, и на ней выбьют имена двух миллионов павших в Великой войне. Из гранита и мрамора построят зал Славы, такой огромный, что внутри с легкостью поместится собор Святого Петра. Такой огромный, что внутри будет собственный климат: дыхание десятков тысяч человек будет подниматься кверху облаками и опадать вниз росой и дождем. Целый мир, возведенный из камня.

Готлиб задержался у открытой двери на несколько мгновений и поспешно отошел, пока сосед не обернулся.

Утро Готлиб, как всегда, начал с отчета за вчерашний день. Закончив печатать, он заметил, что копия получилась очень бледная, видимо, пора заменить копировальную бумагу. Он не транжирил канцелярию, ведь каждый сэкономленный лист бумаги, каждая капля чернил приближают победу. Раз в месяц он составлял отчет по израсходованным материалам и убирал в тот же ящик, куда складывал ежедневные отчеты. Готлиб прислонил лист копировальной бумаги к стеклу. Тусклый зимний свет просачивался через нагромождение букв, через тени слов, которые он неутомимо вырезал изо дня в день. Наложенные друг на друга, они сливались и деформировались, навсегда погребая под своей грудой значения.

Он работал очень плодотворно. Тонкое лезвие летало над текстом как сорока, подбирающая все блестящее: «утрата», «милосердие», «память», «надежда». Обычно Готлиб не раздумывал над теми словами, которые вырезал. Забывал о них в то же мгновение, когда они исчезали в печи — как предписывали правила. Это же просто обрезки. Но в тот раз они почему-то остались с ним, преследовали его, то и дело вспыхивая в голове. Зимой темнело рано — когда он вышел, на улице было уже темно. Готлиб плелся по тротуару, как старик, еле уворачиваясь от идущих навстречу. Окна домов темнели словно провалы, рестораны пустовали, не горели, вывески кино и театров. Во тьме виднелись луна и колючие звезды, приколотые к черной груди неба, — такие же бессмысленные, как жестяные медали.