Опытным взглядом она оценила объем работы, прикинула ее сложность и возможную стоимость. Уже было ясно, что раньше чем через месяц не управиться, и то, если не будет неприятных неожиданностей.

Оценке пока не поддавался лишь один фактор. Сейчас, когда картины лежали перед ней, ярко освещенные, беззащитные, как будто обнаженные, она по-прежнему не могла понять, которая из них может быть поддельной. «А не поддельная, так ворованная… – пронеслось у нее в голове. – Еще хуже… Впрочем, я-то при чем? Они ничего не боятся, значит, спрятали концы в воду, хотя бы на время. Потому и перепродают все спешно, и с наследниками наверняка провели беседу на эту тему, поторопили… Назвав другие причины, понятно. Мне ничего не грозит. Ничего, ровным счетом!»

Александра выпрямилась и перевела дух. Она прекрасно знала, что очень многие картины, прошедшие через ее мастерскую, имеют историю настолько же темную и грязную, как слои лака, которые приходилось с них удалять. Чем этот случай отличался от других? Откуда взялась паника в глазах всегда уравновешенного, корректного Гаева? Чем объяснялась страшная предсмертная улыбка Воронова? И отчего ее саму мучило двойственное чувство – страстное желание докопаться до смысла этой загадки и такое же отчаянное нежелание прикасаться к опасной тайне?

– Так я тебе позвоню на днях, – обратилась к ней Эрика уже с порога. – Оценишь объем работы, назовешь свою цену, сразу привезу деньги. Всего хорошего!

Последнее относилось к Маргарите, которая упорно не покидала поста у окна. Едва обернувшись, женщина что-то пробормотала в ответ. Эрика уже внимательней посмотрела на нее и молча вышла из мастерской.

– Запри дверь, – попросила Маргарита, когда шаги на лестнице стихли.

Александра выполнила ее просьбу. Она и без понуканий повернула бы ключ в замке. Во-первых, теперь в мастерской появились ценные картины. Во-вторых, ей было сильно не по себе.

– Чего ты все-таки боишься? – спросила она подругу. – Неужели нельзя рассказать?

– А ты? – Маргарита сделала несколько шагов и остановилась посреди мастерской, нервно сцепив руки в замок. – Ты-то сама не боишься?

Александра хотела возразить, что ничего не боится, и никакой угрозы нет, но осеклась. Она понимала, что это прозвучит неубедительно. Страх, который она испытывала, питался именно неизвестностью его происхождения. И скрыть его она больше не могла.

Это был странный обед, совсем не похожий на те веселые пирушки в студенческом общежитии, которые устраивала Маргарита. Тогда, веселая, болтливая, шумная, она суетилась на грязной кухне, среди обитых почерневшим цинком столов, выгоняла из духовки единственной работавшей плиты обитавшую там крысу – для этого приходилось зажигать факел, свернутый из газеты. С потолка в кастрюлю осыпалась штукатурка, обнаглевшие тараканы пытались штурмовать разделочную доску… Но грязь и нищета никому не мешали веселиться. И уж меньше всех унывала Маргарита, обожавшая шум, веселье, болтовню. Послушать ее, лучшим городом на свете был, конечно, Киев, в Киеве продукты были куда свежее и вкуснее, грязи куда как меньше, а люди добрее и веселее. Александра втайне потешалась над прямолинейной подругой, но и уважала в ней этот патриотизм, как уважала любое искреннее, сильное чувство.

Сейчас о Киеве не прозвучало ни слова. Подруги спустились на второй этаж, забрав с собой купленные Александрой продукты и необходимую посуду. Маргарита принялась готовить и даже что-то рассказывала при этом… Но Александра, устроившаяся с краю стола чистить лук, видела, что гостья говорит через силу, а думает совсем о другом. На плитке, оставленной Рустамом, уже стояла сковорода. На ней один за другим появлялись знаменитые, памятные с голодных лет учебы, казавшиеся тогда воистину царскими – «рулеты королевы Марго». Свернутые в трубочку и обмотанные суровыми нитками тонкие пластинки свинины, щедро обмазанные изнутри сладкой горчицей, тесно ложились ряд за рядом. Масло звонко клокотало, выстреливая крошечными, жгучими петардами. Маргарита отобрала у подруги очищенные луковицы, молниеносно изрубила их ножом, посыпала содержимое сковородки и накрыла рулеты крышкой. Оставалось подождать всего несколько минут, чтобы лук зарумянился.

Александра открыла бутылку вина, поставила на стол стаканы:

– Садись, я все сделаю. Ты же в гостях, дай поухаживаю.

Маргарита послушно присела к столу, обвела взглядом убогую сервировку, вдруг закрыла глаза ладонью и разрыдалась. На сковороде протестующе затрещал подгорающий лук. Плачущая Маргарита, не глядя, обернула ручку сковороды полотенцем и поставила готовое блюдо прямо на столешницу, которую, впрочем, поздно было беречь. Дерево сплошь испещряли круглые ожоги.

– Ешь сама, я не буду, – с трудом выговорила она, вытирая слезы. – Не смогу куска проглотить.

– Рита, ну что это? – Александра подошла к подруге и обняла ее за плечи. – Это же невозможно терпеть! Скажи, будет легче. Никто от меня ничего не узнает, если ты этого боишься.

– Нет, не могу… – простонала гостья, отворачивая в сторону лицо.

– Постой, угадаю… Мужчина?

Она спросила так потому, что в годы учебы все переживания Маргариты были связаны с парнями. Подруга не видела себя вне сердечной драмы и, наверное, была бы счастлива поселиться на страницах любовного романа.

– Мужчина… – хрипло, с ненавистью произнесла Маргарита и впервые взглянула подруге прямо в глаза. – Был и мужчина. Все началось точно так, как ты подумала… Но продолжалось недолго… А закончилось таким кошмаром, какого ты и вообразить себе не можешь!

К счастью, Маргарита, начав рассказ, уже не останавливалась. Однако, ее торопливая речь ничуть не походила на беззаботную болтовню, которая была присуща ей прежде. Маргарита то и дело сбивалась, задыхалась, стискивала руки, будто пытаясь раздавить в кулаках свои беды. А бед оказалось предостаточно, как немедленно убедилась Александра.

И самым безобидным событием был несостоявшийся брак с датчанином. В самом деле, никакой трагедии не последовало. Они познакомились в Киеве, где датский медик работал в фонде, помогавшем жертвам Чернобыля, встретились прямо на улице. Маргарита призналась, что это была самая легкая победа в ее жизни – почти двухметровый викинг пал без боя, очарованный ее черными кудрями, ласковыми взглядами и кулинарными талантами. Правда, когда она приехала к нему в Данию, уже практически на свадьбу, к которой вся семья жениха была готова морально и материально, выяснилось неприятное обстоятельство.

– Он прекрасный был человек, – вздохнула Маргарита, осушая стакан вина, поданный ей сочувствующей подругой. – Я таких больше не встречала… Понимаешь, альтруист… Идеалист… И очень красивый, добрый… И любил меня… Но жить с таким невозможно. Он собирался сразу после свадьбы ехать с миссией то ли в Анголу, то ли в Сомали, короче, на войну, в страну без правительства… И меня, естественно, с собой звал.

– И ты…

– Оказался к тому же гол как сокол – из имущества один велосипед, жил на чердаке в восьмиметровой комнатке без душа, туалет в конце коридора, обедал у мамы, завтракал кофе и сухариком в кафе. Прости, но это как-то слишком!