Только прилежный Тенгулик с челочкой козырьком вертел в руках голубой ластик и смотрел сочувственно. Мое сердце преисполнилось недоумения — вот эти обезьяны лучше меня?!

Через некоторое время я стала получать от своей злости ощутимые результаты: буквы стали ровнее, диктанты человечнее, а Нина Алексеевна каждый раз меня вызывала и хвалила за каждую удачу, как будто ей за это платили.

В конце концов меня посадили с Тенгуликом, он подарил мне голубой ластик, и сердце мое само сдалось ему в руки целиком и безоговорочно.

После школы нас забирали вдвоем: мама Тенгулика — тетя Люся — и бабушка шли за нами следом с портфелями и не могли налюбоваться на влюбленную парочку.

— Ты кем хочешь быть? — спрашивал Тенгулик, крепко держа меня за руку.

— Пока не знаю, но, может, как мама, лектором.

— А что это, — удивлялся Тенгулик, и сердце мое плясало в облаках от радости, что я смогла его заинтересовать.

— Это значит, что мама читает лекции студентам!

— А-а-а, — понимал Тенгулик, он вообще был на редкость умненький мальчик, — а я буду хирургом!

Бабушка с тетей Люсей сзади хихикали, а я в упоении представляла: выйду за него замуж, а он будет хирургом, в белом халате! И я подарю ему очки в золотой оправе!

Иногда мы принимались носиться взад-вперед, и Тенгулик меня смешил — делал вид, что врезался в столб и скашивал глаза. Я хохотала так, что бабушка меня дергала за плечо.

— Правда, какой он хороший? — захлебывалась я восторгом дома.

— Хороший-то он хороший, но чего ты так выделываешься? — сурово отчитывала меня бабушка. — Держи себя в руках, а то — прямо вся растеклась уже от радости.

— Он мой друг, — надувалась я. — Я должна строить из себя цацу?

— Не цацу, а — слушай, что я тебе говорю! — сердилась бабушка. — Вот девица выросла — семь лет, а туда же, влюбилась!

— Как тебе не стыдно! — В отчаянии я краснела до бровей и уходила, швыряя подушки.

Перед сном бабушка миролюбиво меня наставляла:

— Ничего плохого нет, что он тебе нравится, хороший, воспитанный мальчик. Но не надо так близко к себе подпускать, понимаешь? Послушай меня, что я тебе говорю, я знаю.

Эх, бабушка-бабушка, если бы у меня были мозги это понимать!

Зато от моей ранней горячей влюбленности был самый что ни на есть практический толк: в подмогу злости на себя пришло желание быть лучшей — для возлюбленного души моей Тенгулика.

Когда по окончании третьего класса я приволокла маме грамоту за отличную учебу и благодарность за примерное поведение — она чуть не потеряла сознание.

В общем, школа мне стала нравиться.

— В буфете продают одну только отраву, — убежденно сказала мама, — никаких денег я тебе не дам. Эти котлеты! Эти ужасные сосиски! А кошмарные сухие «язычки» — готовый гастрит! Бери в школу хлеб с сыром и яблоко и хватит, аппетит нагуляешь и дома отлично пообедаешь.

Я представила запахи школьного буфета и сглотнула. Все, все дети лопают там и котлеты, и сосиски, и ничего с ними не происходит!

— Никаких гастритов ни у кого нет, — отозвалась я, — а если тебе денег жалко, так и скажи!

— Тебе совсем не стыдно? — спокойно ответила мама. — Правильное питание в этом возрасте — залог всего будущего здоровья! Я бы дала денег на творожные булочки, они еще ничего, но ты потом аппетит перебьешь и суп есть не станешь.

Трудно жить, когда вокруг все такие умные, что тебя и за человека не считают.

— Откройте учебник на странице, где нарисованы копеечки, — сказала Нина Алексеевна. — Будем учиться обращаться с деньгами!

Класс возбужденно загудел.

— Возьмите ножницы, аккуратненько вырежем эти копеечки, старательно, смотрите, сколько у вас будет денег сразу!

Вырезая двадцать, десять, пять копеек и неудобные «однушки» — их было больше всего, — я призадумалась.

— На эти деньги можно что-то купить? — спросила я у соседа по парте Тенгулика.

— Конечно, можно, — ответил он, — вчера Руслан в буфете на них столько всего купил — объелся весь!

Ха-ха, озарило меня, жди теперь гастрита, мамочка!

После уроков я должна была дожидаться бабушку во дворе, но она запаздывала, и я побежала в вожделенное место.

В буфете пахло так восхитительно, что у меня закружилась голова.

— Пропустите первоклашку, не видишь, задавили ее! — крикнула пухлая буфетчица тетя Лена. — Чего тебе, говори быстро!

Я гордо протянула свои бумажные денежки и попросила котлету и компот.

— Это что такое?! — выпучилась буфетчица. — Что ты мне суешь? Неси железные деньги, а на эти ничего не купишь!

Старшеклассники посмотрели на меня сверху и загоготали.

— Не обижайте первый класс! — рявкнула тетя Лена. — На тебе булочку, завтра долг принесешь — пять копеек, только чтоб настоящие!

Красная, как мамин борщ, я взяла деревянными руками булочку и пошла вон.

Во дворе было пусто и тихо. Я пристроилась на скамеечке со своим ранцем и горестно стала поедать булочку. А если мне мама завтра эти пять копеек не даст?

— Девочка, ты чего тут одна сидишь? — из задумчивости меня вывел вкрадчивый голос. Рядом на скамейке сидел косоглазый парень, которого я раньше видела на почте — он разносил телеграммы.

— Бабушку жду, — нерешительно ответила я. Мне в очередной раз запретили с незнакомыми разговаривать не далее как сегодня утром.

— Хочешь, я тебе что-то интересное покажу? — взял он меня за руку и потянул. — Пойдем со мной в соседний двор.

От страха у меня помутилось в глазах и ослабели ноги. Его дикие глаза смотрели каждый в разную сторону и пугали до смерти, и никого нет рядом, совсем никого!

— Ма-а-а-ама-а-а-а! — заорала я изо всех сил. — Пусти!

Недоеденная булочка выпала из руки и шлепнулась на потресканный асфальт.

Парень тянул меня и шикал, чтобы я замолчала.

— А ну, тварь такая, отпусти ребенка, сейчас прибью к чертовой матери! — Из школьных дверей неслась со шваброй наперевес техничка тетя Галя. Крошечной, как воробей, тети Гали боялись все, потому что у нее был голос как милицейский свисток и суровый нрав — грязнуль и забияк она прикладывала своей боевой шваброй без лишних морализаторских бесед.

Парень в последний раз дернул меня за руку, прокричал напоследок, что — вот безобразие, не дают своего ребенка домой забрать, — и сбежал.

В этот же момент из школы вышла бабушка.

— Где тебя носит, я уже все классы обошла, — начала она в тревоге, но, увидев бледную и встрепанную меня и рассерженную тетю Галю, поняла — что-то стряслось.