— Вы не скучаете по тому парню?

— Нет, не скучаю. Но пришлось много поработать, чтобы достичь сегодняшних результатов. Я никогда не встречала подростка, который так старался бы привести себя в норму. В тот день у твоей матери был такой вид, словно она готова убить тебя. А твой отец, казалось, хочет схватить тебя и убежать подальше, не оставив адреса. Отчаяние так и висело в воздухе. Это было почти три года назад.

— В тот день вы поставили мать на место.

— Твоя мать очень тяжелый человек. Хороший, но слишком властный. Она подавляла тебя и отца.

— С тех пор ничего не изменилось. Мы по-прежнему играем не в ее команде.

— Но ты узнал способ, как жить рядом с ней. А помнишь, что делал в тот день твой отец?

— Плакал. Плакал целый час. Не мог остановиться. Говорил, что я виню его в смерти Стива.

— Но ты действительно его винил… немного.

— Это было единственное объяснение, которое я мог найти, доктор Криддл. За неделю до смерти Стив кричал во сне. Я проснулся. Брат кричал: «Нет, отец! Прошу, не надо!» Я разбудил его. Стив сказал, что ему приснился кошмар, и посмеялся. Через неделю его не стало.

— Я не встречала отца, который бы любил сына так, как твой отец любит тебя, Лео.

— А вот моя мать вам никогда не нравилась.

— Не говори за меня, Лео.

— Хорошо. Но вы учили меня говорить вам правду. Иначе психотерапия не стоит выеденного яйца. Это ваши слова. А правда такова: вы не любите мою мать.

— Как я отношусь к твоей матери, не имеет значения. Важно, как к ней относишься ты.

— Я примирился с ней.

— Это великое достижение. Иногда это самое лучшее, что мы можем сделать. Ты научился терпимости и прощению по отношению к матери. Не уверена, что мне на твоем месте это удалось бы.

— Так Она ведь не ваша мать!

— Слава богу! — вырвалось у доктора Криддл, и мы с ней рассмеялись.

Кинг-стрит я перешел в неположенном месте, чтобы срезать путь до антикварного магазина Харрингтона Кэнона, который находился напротив театра «Сотайл». Я страдал болезнью молодого южанина: испытывал потребность всем и всегда нравиться, а мистер Кэнон представлял для меня неразрешимую задачу: угодить ему было невозможно. Зато я был избавлен от необходимости гадать, в хорошем настроении пребывает мистер Кэнон или нет: всю жизнь он прожил как живая реклама удовольствия, которое можно извлечь из плохого настроения. Первые недели нашего общения напоминали кошмар, мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к его колючкам. Больше всего неприятностей доставляло не то, что он жил как будто с терновым венцом на челе, а то, что он любил свой венец и ни за что не согласился бы снять его.

Когда я переступил порог его магазина, внутри было так темно, что глаза должны были привыкнуть, прежде чем я смог различить Кэнона у дальней стены. Его голова, как рогатая сова, возвышалась над английским письменным столом, за которым он сидел.

— От тебя воняет, как от деревенского кабана, — приветствовал меня мистер Кэнон. — Иди помойся, пока мой бесценный товар не пропах испарениями твоего тела.

— Привет, мистер Кэнон! Что вы, от меня аромат, как от персика. Это у нас семейное. Благодарю вас на добром слове.

— Ты белый охламон, только и всего, Лео. И нечего тут обижаться. А на твою семью мне плевать. Потому что, сэр, такие, как вы, для меня вообще не существуют.

— Скажите, а деревенский кабан, о котором вы упомянули, он пахнет иначе, чем, скажем, воспитанный в окрестностях Чарлстона?

— Да, наши кабаны хорошо воспитаны и вообще не потеют.

— Я видел, вы потеете. И гораздо сильнее, чем деревенский кабан.

— Ты мерзавец, если у тебя язык повернулся такое сказать. — Он посмотрел через такие же толстые, как у меня, стекла очков. — Чарлстонцы никогда не потеют. Иногда на нас выступает роса, как на кустах роз или гортензий.

— Что-то на вас она выступает очень часто, мастер Кэнон. Я-то всегда думал, это оттого, что вы из упрямства отказываетесь установить кондиционер в магазине.

— Ага, ты намекаешь на мою бережливость, на мою вызывающую восхищение экономность.

— Нет, сэр. Я намекаю на вашу жадность. Вы сказали мне однажды, что с трудом расстались бы с пенни даже ради того, чтобы расквасить нос Линкольну.

— Линкольн, этот антихрист! Развратитель Юга! Да я бы не только нос ему расквасил! Я по-прежнему считаю, что Джон Уилкс Бут[29]— один из самых недооцененных героев Америки.

— Как поживают ваши ноги?

— Когда это вы обзавелись дипломом медика, сэр? В последний раз, когда я на них смотрел, мои ноги принадлежали мне и только мне. Не припомню, чтобы я продал их тебе.

— Мистер Кэнон, — я уже начал уставать, — вы прекрасно знаете: ваш доктор велел мне следить за тем, чтобы вы делали горячие ванночки для ног с английской солью. Он подозревает, что вы наплевательски относитесь к его предписаниям и к себе.

— Это нарушение врачебной тайны! Это бесчестно! Я, пожалуй, напишу заявление во врачебную комиссию и потребую лишить его лицензии. Он не имел права сообщать столь интимные подробности моей личной жизни какому-то уголовнику.

Лавируя по узкому проходу между комодами и шкафами, я добрался до потрепанной занавески, за которой скрывалась обшарпанная кухня. Включил кран с горячей водой и, подождав, чтобы она стала обжигать мне руки, наполнил до половины тазик. Всыпав чашку английской соли, я, осторожно шагая, вернулся к мистеру Кэнону. Однажды я плеснул горячей водой на один из его бесценных столов, и он неистовствовал так, словно я отсек палец христианскому младенцу. Его настроение поддавалось прогнозированию, оно колебалось в диапазоне от «переменная облачность» до «штормовой ветер». Мне показалось, что сегодня выпал спокойный день, и я не ожидал на горизонте ничего, кроме легкого волнения.

— Я не собираюсь совать ноги в раскаленную лаву, — сказал он, и его губы вытянулись в нитку.

— Через мгновение вода остынет. — Я взглянул на часы.

— Мгновение! Что это за единица времени? Я живу в Чарлстоне больше шестидесяти лет и ни разу не слыхал про такую. Может, таким единицам измерения вас учат в этой второсортной школе, куда ты ходишь?

Я проверил воду указательным пальцем.

— Ради бога! — закричал мистер Кэнон. — Убери свой палец. Не хватало, чтобы ты напустил мне в воду мириады бактерий! Может, я брезглив, как старая дева, но правила гигиены я намерен соблюдать неукоснительно!

— Суйте ваши душистые лапки в водичку, мистер Кэнон.

Он снял элегантные кожаные мокасины и застонал от удовольствия, когда ступни погрузились в горячую воду.