Я снова посмотрел на часы.

— Через десять минут приду и оботру ваши ноги своими волосами. Как Мария Магдалина Христу.

— Не мог бы ты сегодня подмести у меня в магазине, Лео? А если у тебя есть время, то хорошо бы отполировать два английских буфета, передние дверцы. Приведи их в порядок, только обращайся с ними почтительно. Они несут на себе печать совершенства доброй старой Англии.

— С удовольствием, сэр. Не надо ли вам добавить чуток горячей воды?

— Чуток? Что это такое? Опять новая единица измерения? На этот раз, видимо, количества? Если ты намерен говорить со мной по-английски, Лео, то выражайся точнее. Я требую точности от своих работников.

— Я не ваш работник, — сказал я, взяв швабру и совок для мусора. — Чарлстонский суд вынес мне приговор — в качестве наказания отдал вам в рабство. Я убираюсь в вашем паршивом магазине и парю ваши вонючие ноги, чтобы вернуть свой долг обществу. А вам, похоже, по душе рабовладельческий строй.

— Обожаю рабовладельческий строй! И это вполне естественно. Моя семья владела сотнями рабов на протяжении веков. Если бы не эта Прокламация об освобождении! Если бы не Аппоматокс![30]Если бы не реконструкция![31]Я родился в эпоху сожалений, в эпоху «если бы не». И вот, когда думаешь, что хуже некуда, к тебе является Лео Кинг! — Он рассмеялся, что бывало крайне редко. — Я предпочел бы, чтобы ты дрожал от страха всякий раз, переступая порог моего магазина. Мне нравится запах страха, который вырабатывают железы в организме людей из низшего класса. А ты разгадал меня, Лео. Я проклинаю тот день.

— Вы имеете в виду тот день, когда я догадался, какой вы на самом деле душка?

— Да, тот самый день, тот проклятый день. В минуту необъяснимой слабости я потерял бдительность. Я дал волю примитивным эмоциям, сентиментальной чепухе. Ты застал меня врасплох, безоружного. Ты не знаешь, но в тот день я принял большую дозу сильнодействующего лекарства. Я не был собой, а ты воспользовался моей беззащитностью.

— Я подарил вам открытку на День отца.[32]А вы расплакались, как ребенок.

— Вот уж неправда!

— Вот уж чистая правда! Между прочим, скоро снова День отца. И я снова подарю вам открытку.

— Я запрещаю тебе!

— Ну так урежьте мне зарплату.

Я поднялся на второй этаж, где меня ожидал килограмм чарлстонской пыли, однако мистер Кэнон уверял меня, что я выметаю клубы не простой, а благородной и аристократической пыли, освященной историей семейств, которые сделали мой родной город таким прекрасным.

Дважды я менял воду, подсыпая в нее английской соли, чтобы мистер Кэнон мог вымочить свои отечные, бесформенные ноги. Потом зашел в ванную за каким-нибудь кремом или маслом, чтобы смазать его опухшие ступни. Будучи человеком исключительно стыдливым, он вел себя так, что каждый раз я чувствовал себя мерзким насильником, когда вынимал его ноги из воды и вытирал тонким, с монограммой полотенцем, некогда принадлежавшим ныне покойному семейству. Но эту процедуру предписал доктор, и я получил бы взыскание за невыполнение общественных работ, если бы не стал массировать дряхлые ноги мистера Кэнона. Тот всегда превращал эту часть нашего неизменного еженедельного ритуала в кульминацию драмы.

— Оставь мои ноги в покое, негодяй! — требовал он.

— Это моя работа, мистер Кэнон. Вы всегда артачитесь. Но мы с вами оба прекрасно знаем, что массаж доставляет вам удовольствие. Он дает ногам облегчение.

— Я никогда ничего подобного не говорил, не надо придумывать!

Я взял его правую ногу, поставил себе на колено и насухо вытер. Столь интимный контакт лишил его сил сопротивляться, и когда я приступил к левой ноге, он обмотал голову полотенцем.

— На следующей неделе займемся педикюром. — Я внимательно осмотрел его пальцы. — Сегодня отеки гораздо меньше.

— Господи, и ради этого я живу? — простонал мистер Кэнон. — Чтобы какой-то уголовник похвалил мои ноги?

Я смазал его ступню кремом с добавками алоэ и эвкалипта и начал массировать от пятки к пальцам. Иногда он постанывал от удовольствия, иногда от боли — если я надавливал чересчур сильно. Моя задача — размять его ступни так, чтобы они покраснели и по ним начала циркулировать кровь. Точнее, такую задачу ставил передо мной доктор. Мистер Кэнон страдал ишиасом и болями в спине, он не мог нагнуться, чтобы дотянуться до своих ног. Мистер Кэнон понимал, что мои действия идут на пользу его здоровью, хотя и страдал морально от того, что я смущаю его гипертрофированную стыдливость.

— Доктор Шермета звонил мне на прошлой неделе, — сообщил я.

— Хоть режьте меня, не могу объяснить, почему я доверил себя заботам какого-то украинца.

— Этот украинец хочет, чтобы мы с вами начали принимать душ. Я назначаюсь ответственным за полное омовение вашего тела, от макушки до пят. — Я улыбнулся, глядя на его голову в чалме из полотенца.

— Я засажу пулю тебе между глаз, если ты попытаешься сделать подобное! Кошмар! Вот до чего докатились! А насладившись твоими предсмертными муками, я вызову такси, поеду в больницу Ропера и там укокошу этого выскочку украинца. А потом убью себя выстрелом в висок.

— Вам настолько не нравится идея насчет душа? А свое тело вы завещаете науке?

— Для науки Господь создает бедняков. А мое тело будет погребено на нашем семейном участке на кладбище «Магнолия», рядом с моими славным предками.

— А чем славны ваши предки, мистер Кэнон?

Он уловил насмешку в моем вопросе и разозлился.

— Кэноны? Кэноны? Открой любую книгу по истории Южной Каролины. Там даже неграмотный найдет мою фамилию! Рядом с моими предками твои выглядят ничуть не лучше гаитян, пуэрториканцев и даже украинцев.

— Вашему массажисту пора уходить, — сказали. — Не забудьте помолиться на ночь. И почистить зубы перед сном. Я почти полностью вернул свой долг обществу. Осталось совсем немного.

— Что ты имеешь в виду?

— Судья Александер сократил срок моей отработки со ста до пятидесяти часов.

— Это не лезет ни в какие ворота! Возмутительно! Я немедленно позвоню судье Александеру. У тебя нашли столько кокаина, что всему чарлстонскому негритянскому гетто хватило бы на неделю!

— Я приду в следующую пятницу. Нужно что-нибудь принести? — Я направился к выходу.