— А как же твои родственники? — это был единственный нейтральный вопрос, который можно было сейчас задать. Все остальные так или иначе скатились бы в сферу их личных отношений.

— Не представляешь, как они меня достали, — не открывая глаз, проговорил Костя. — Знала бы ты, какой дичью я занимался всю неделю. И не спал почти…

Она разглядывала его серое от усталости лицо, вертикальную складку, что залегла между бровей. Протянула руку и коснулась небритой щеки.

Аверин отреагировал моментально. Потерся колючей щетиной, ладони сразу стало щекотно. Отнимать руку не хотелось, Костя тоже не спешил отстраняться. А потом и вовсе замер, устроившись на ее руке.

Так и стояли — замерший Аверин и Оля с протянутой рукой. Она даже заволновалась, не уснул ли он случайно? Надо было что-то делать, она деликатно прокашлялась и заговорила. Тон постаралась подобрать построже.

— Спать ляжешь на диване. И халат у меня один — лавандовый в сердечках. Другой одежды нет.

— Я могу и без одежды, — промурлыкал в руку проснувшийся Аверин, но, поймав возмущенный Олин взгляд, поспешно добавил: — Ну что ты, милая, лавандовый — мой самый любимый цвет.

— Тогда ты в душ, а я соображу что-то на ужин.

— Можно заказать доставку.

— Пока там приготовят да пока привезут, ты уже будешь видеть десятый сон, — заверила Оля. — Я управлюсь пока ты будешь в душе. Мой клубничный гель не бери, там есть цитрусовый.

— Ты не хочешь, чтобы от меня пахло тобой? — деланно оскорбился Аверин.

— У тебя слишком много тела, а геля осталось меньше, чем полбутылки. И я не собираюсь тебя нюхать, Аверин, — спохватилась, когда тот уже закрывал дверь ванной.

***

Оля сидела под стенкой, слезы текли из глаз непрерывным потоком, плечи содрогались, и она никак не могла заставить себя остановиться.

— Не сиди на полу, простудишься, — Аверин стоял возле зеркала и безуспешно пытался оттянуть подол ее махрового лавандового халата в белых сердечках. Халат сходился с трудом, едва прикрывая обнаженный пах, а пояс красиво подчеркивал грудную клетку где-то в районе подмышек. Костя мрачно посмотрел в зеркало. — Нет, ну это же полная дичь!

Она захлебнулась. От смеха. Аверин глянул с неодобрением.

— Будешь потешаться, сниму и стану ходить без него. У тебя точно нет ничего посвободнее?

Оля закрыла руками лицо и всхлипнула. Костя сделал селфи и нажал «Отправить».

— Кому… — простонала она, вытирая слезы. — Кому ты решил перегадить сон, Аверин?

Он не ответил ей, а ответил невидимому абоненту.

— Пришли кого-то из парней с чистыми шмотками, только прямо сейчас. И хватит уже ржать! Да, халатик зачетный, милая не поскупилась… Не помню, — Аверин протянул Оле телефон, — скажи Климу свой адрес. Только быстро.

Она схватила телефон и очень постаралась не сипеть.

— Олечка, приложи его чем-нибудь по голове, чтобы успокоился, — услышала из динамика сдавленный от смеха голос Клима. — Он меня за неделю так замахал! Короче, пускай спать ложится в этом халатике, ему идет.

Тем временем Аверин натянул брюки прямо на голое тело и вернул Оле халат.

— Теперь я в душ, а ты садись ужинать, — она наконец смогла справиться с собой и перестала смеяться.

— Я тебя подожду.

— Я так поздно не ем. А вот чай с тобой выпью.

Сквозь шум льющейся воды услышала в коридоре мужские голоса. Наверное, это охранник Клима привез Косте сменную одежду.

Когда вышла из душа, Аверин, одетый в трикотажные штаны и футболку, сидел за кухонным столиком над остатками уничтоженного омлета. Ноги небрежно сложил на табурет, спиной опирался о стенку и блаженно щурился.

— Тебе в этом халатике гораздо лучше, чем мне, — похвалил Олю, и та подавила истерический смешок, вспомнив Аверина в сердечках. Но он был слишком сыт и расслаблен, чтобы реагировать. Лишь приоткрыл один глаз. — Кто-то обещал чай…

Когда Оля поставила на стол чашки, Аверин поспешно убрал ноги и придвинул ее табурет ближе к себе. Практически впритык. Она попыталась отбиться, но тут же оказалась притянута обратно.

— Костя, осторожно, чай горячий. Ты меня обольешь!

— Вот именно, милая, очень горячий, так что сиди смирно, пока мы оба не обожглись.

Оля для вида еще немного посопротивлялась, а потом позволила себе опереться о грудь Кости. Вообще-то было очень приятно вот так лежать на Аверине и пить чай. Тепло и уютно в круге из его рук, так как ей и хотелось.

Он казался гораздо ближе здесь, на восьми квадратных метрах, чем в его огромной кухне на полдома. Ближе и роднее…

— Костя…

— Ммм?

— Ты сказал, что твой отец плохо поступил с мамой Юли.

Мышцы под ней напряглись, Аверин заерзал и поставил чашку с чаем на стол, убирая руки.

— Милая, ты правда хочешь поговорить о моем папаше Марке и испортить такой прекрасный вечер?

— Ну, он твой отец…

— Я об этом вспоминаю каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. И поверь, гордиться тут совершенно нечем.

— А как же то, что родителей надо уважать? — растерялась Оля, услышав такую нелестную характеристику.

— Не путай, милая, уважение с почитанием. Пятую заповедь никто не отменял, и я почтительно отношусь к Марку Аверину, но это не значит, что я должен его уважать. Особенно, когда сам стал отцом.

— Для меня эти два понятия всегда были синонимами, — она качнулась, потеряв равновесие, и Костя снова сомкнул вокруг нее кольцо рук.

— А для меня относиться с почтением — это не говорить, что я на самом деле о нем думаю. И думать мне никто не запретит, — он замолчал ненадолго, а потом снова заговорил, положив подбородок Оле на макушку. — Мой отец был из тех, кто одним из первых начал зарабатывать деньги. Денег было много, давались они легко, пошли рестораны, курорты, женщины. Матери это надоело, она забрала нас и ушла. Думаю, что он все-таки по-своему ее любил, потому что поначалу хотел вернуть. Но мать упиралась, и тогда он начал ей мстить. Он нас купил.

Костя снова замолчал, и Оля молчала, боясь, чтобы он не передумал. Почему-то казалось, так будет легче его понять, хоть как-то разобраться в этом непростом мужчине. Но молчание затягивалось.

— Вас? — переспросила робко, зашевелившись в его руках.

— Да, нас с Юлькой, моей старшей сестрой. И самое мерзкое, что мы продались ему с потрохами. Мне было девять, ей семнадцать. Отец приезжал каждый раз на новой машине, оплачивал любую нашу прихоть. И я уже тогда заявил матери, что она неудачница, ничего не добившаяся в жизни. Я ненавижу себя за то, что повелся и не послал его вместе с его деньгами. Мама молча приняла то, что отец стал для нас чуть ли не божеством, и когда заболела, даже не сказала никому. Она умерла, когда мне было шестнадцать, это стало для меня прозрением. Юля к тому времени уже вышла замуж за Арсения, у них родился Клим. Арсений был хорошим парнем, он вправил мне мозги, только было поздно. Климу было восемь, когда родителей застрелили на его глазах, он спрятался в шкаф, и киллер его не заметил. Я нашел его возле Юльки с Арсением, мне было двадцать, я учился на третьем курсе и жил в общаге. Марк не захотел оформлять опекунство, у него как раз тогда был самый разгар очередного романа. Он согласился, чтобы Клима отправили в детский дом, и я дошел до ректора, но мне помогли оформить опекунство.