– Я готов изменить жизненные принципы, – Иван тоже выпил и находился теперь в некоторой задумчивости. Словно бы оценивал свои ощущения. – Так зачем ты понадобился Лаговскому?

– Спроси Бекмуратова, он и сам должен знать, и поболее моего.

– Конспиратор!

– Иван, я к тебе в гости не напрашивался. Есть что сказать, говори.

– Все еще обижен!

– Полагаешь, не за что?

– Я ничем не мог тебе помочь!

– Спорное утверждение.

– Бесспорное, поскольку я могу свои слова подтвердить фактами. Завтра, максимум послезавтра получишь это дело со всеми потрохами. Мне сказали, там две картонные коробки гадостей и подлостей, и все они твои. Договоримся или нет, делай с этим хламом все, что заблагорассудится. Сожги, и следов не останется. Но прежде почитай, я за свои слова отвечаю!

– Серьезный ход, – согласился Генрих и сделал еще один глоток.

«И ведь, похоже, не врет».

– Каков твой официальный статус? – Это был важный вопрос, но только первый из трех.

– Частное лицо. – Иван смотрел на него поверх бокала, пить не торопился. – Несколько титулов, землицы сколько-то, пай в татарской нефти, счета банковские…

– Чем станешь мотивировать, если все-таки «да»?

– Бекмуратов нашел один любопытный документ.

– Бесспорное свидетельство?

– Неоспоримое свидетельство! – жестко поправил Иван.

– Даже так… – Генрих допил коньяк и вернулся к буфетной стойке. Похоже, на свой второй вопрос он получил исчерпывающий ответ. Что ж, оставался третий вопрос.

– Каковы твои планы?

– Они самого решительного свойства, Генрих. – Иван допил коньяк и тоже подошел к стойке. – Решительней некуда. Но ты не спросил меня о своих обстоятельствах.

– Ладно, считай, что спросил.

– Полковник Хорн должен будет исчезнуть.

– Совсем? – прищурился Генрих.

– Как не было.

– А как же быть с теми, кто все еще помнит?

– Они забудут! – махнул огромной ладонью Иван. – Все!

* * *

Несмотря на непогоду, на площади перед Константиновским дворцом, на Ивановской улице[9] и Невском проспекте в седьмом часу вечера было оживленно. В начале восьмого традиционно начинались представления в Опере[10] и в варьете на Флорентийской[11] улице, в семь тридцать открывался Большой зал филармонии, и это не считая Александринского театра, Нового балета, Театра Буфф и Комической оперы, находившихся чуть в стороне. К тому же по соседству – в доме купца Елисеева – располагалось кабаре «Ампир», а на Екатерининском канале в доме Зингера – «Энигма»[12] – самое стильное казино на севере России.

Памятуя о том, что свято место пусто не бывает, особенно в час пик, Генрих зарезервировал столик в ресторане «Крыша» Гранд-отеля «Европа» заранее и в семь часов ровно был на месте. Сидел, рассеянно слушая Чайковского – попурри из композиторов второй половины девятнадцатого века исполнял струнный квартет, – пил кахетинскую чачу, заказанную в качестве аперитива, и попыхивал кубинской сигарой, оказавшейся, и в самом деле, хорошей. Во всяком случае, по мнению Генриха, она стоила затраченных на ее покупку денег. А раз так, он мог позволить себе расслабиться и не думать пока о том, куда катится мир, как и том, отчего все империи заканчивают на один и тот же манер. Хаос пожирает лучшее, на что способны люди. Энтропия торжествует, порядок – посрамлен.

«Но можно ли верить Ивану?» – вопрос без ответа, практически из разряда риторических, поскольку у Генриха просто нет достоверных сведений, чтобы осмыслить его и попытаться дать вразумительный ответ.

Каким Иван был четверть века назад, Генрих вроде бы помнил. Но не было уверенности, что память не подводит, да и привходящих обстоятельств хватало. Иди знай, что было у Ивана в голове тогда и, тем более, о чем он думает теперь.

«А Лаговский? Так ли прост этот хитрован?»

Могло случиться и так, что Лаговский играет свою хитрую игру, причем совсем не ту, в которую пригласил играть Генриха.

«Будет смешно, если меня попросту обведут вокруг пальца, но ведь и знать наперед нельзя! Однако…» – он увидел в дверях Наталью и непроизвольно отметил, что прошедшая ночь пошла, похоже, женщине на пользу. Чуть меньше ненастья на челе, чуть больше шика в поведении… И да, тело не молчит! Надо только уметь увидеть, как оно поет.

– Рад тебя видеть! – встал он ей навстречу. – Чудесно выглядишь!

– Тебе нравится? – морщинка между темных стрелок бровей, сомнение, возможно, тень удивления.

– Это не комплимент!

«Отчего бы и не сказать правду? Не все же актерствовать, ей-богу!»

– Генрих, ты не забыл? Позавчера я выстрелила в тебя из «люгера». В грудь! Ты жив чудом!

– Но я жив, – усмехнулся он. – Садись, Тата, я расскажу тебе страшную сказку.

– Серьезно? Что пьешь?

– Кахетинскую виноградную водку. Куда лучше узо или ракии. Попробуешь?

– Ну, если ты рекомендуешь…

– Повторите! – бросил он официанту. – И даме то же самое.

– С каких пор ты куришь сигары?

– Мы просто недавно знакомы, ты не успела этого узнать.

– А мне порой кажется, мы знакомы вечность.

– Значит, хорошее знакомство! – улыбнулся Генрих. – И вот, к слову, о страхе и сигарах. Дело было в Квебеке. Французы выбили нас из Альмы, но мы закрепились в горах у озера и сожгли лягушатникам на дороге с дюжину танков. И тогда генерал де Голь – он командовал французским экспедиционным корпусом – вызвал штурмовики. Теперь представь, стою я около командного пункта, попыхиваю сигарой, под локтем стек, в другой руке бутылка местного виски, и вдруг налет. Вой, свист и взрывы чередой, словно мальчишка кинул в озеро пригоршню камешков. Мгновение, не больше, я вижу эту дикую сцену, а в следующую секунду встаю с земли, машинально отряхиваю с куртки грязь и снег и вдруг понимаю, что бутылка разбита, стек сломан, а вокруг меня лежат искалеченные тела, и ни одного выжившего. Твое здоровье! – он аккуратно отсалютовал ей рюмкой и сделал осторожный глоток. Время было еще раннее, и планы на вечер не определились, так что напиваться никак не резон. – Стою, – продолжил он, отставляя рюмку, – пускаю дым, и никак не возьму в толк, что же это такое происходит и отчего в ушах такой звон. Потом решил осмотреть зенитную батарею. Прошел по позициям метров сто пятьдесят, вышел к орудиям, и тут нас накрыло минометным залпом. Ты этого, наверное, не знаешь, но реактивные минометы визжат, как черти в аду. Я этот визг даже сквозь звон в ушах услышал. А потом они упали. Залп – двенадцать мин калибра сто десять миллиметров. Кучность у французов не ахти какая, но на открытой местности в паре вершков от земли осколки выкашивают все подряд. Понимаешь, к чему клоню?