«Известная интеллигентность» – это неплохо, это стоит запомнить… Но – «От 5 до 10» – что же это все-таки такое? Ведь Сокрушилин не только проткнул эту заметку пальцем, он еще и подмигнул – отгадай, мол. Хорошо, не взятка, но тогда что? Герино преступление относится к тем самым библейским заповедям? А что, это мысль! Что там… «Не убей, не укради, не прелюбодействуй» – так, кажется? Ну разумеется, Гера никого не убил! Это невозможно! Мой друг – убийца? Нет! Но если бы вдруг… тогда… разве бы со мной так обращались? Кормили бы «биг-маками»? Катали бы на «Hummer’е»? Пели бы романсы? Тоже нет. Извини, старик, что я мог такое про тебя предположить. Даже гипотетически. Просто я провожу свое расследование, и это – версии. Дальше! «Не украдè…» Или, кажется, так: «Не укрàди». Тут сложней, тут сложней… Нет, Гера никогда чужого не брал и не возьмет, но – русский бизнес, русский бизнес… Подставили, могли подставить… «Не прелюбодействуй», да? По этой части, старик, тебе нет равных на всей территории бывшего СССР, но ведь за это уже не сажают! Что еще? «Не лжесвидетельствуй», кажется? А это, пожалуй, актуальнее для меня самого… Но я ведь не лжесвидетельствую, я просто молчу, молчание пока еще не лжесвидетельство?

– Молчание – золото, Золоторотов.

Итак, что у нас? Раз, два, три, четыре…

– Четыре?

Ну да, четыре, остается шесть… Что же еще там может быть? Ладно, разбираемся с тем, что у нас есть. Значит, Геру могли взять по второй заповеди, за третью не берут, за четвертую могут взять меня, но это только если я начну давать ложные показания. Надо быть осторожнее, хотя не обо мне сейчас речь. (Нет, в принципе, Гера мог и убить. Если человек из дома без пистолета не выходит, значит, он морально к этому готов?) Раз, два, три, четыре… А там «Пять из десяти» или как? «От 5 до 10». Да-а… А сколько у нас натикало? Скажи мне, мой «Rollex»… ЧЕТЫРЕ?! – Да не пугайся ты, не четыре, а шестнадцать, шестнадцать ноль-ноль… – А я и не пугаюсь. Ничего, время тикает, солдат спит – служба идет. А я, кстати, не сплю, я уже выспался и теперь снова выручаю друга из беды. Выручаю, выручаю, выручаю… Гера, я тебя уже выручил? И когда же, наконец, вернется Константин Михайлович? Сокрушилин. Товарищ Сокрушилин. Господин Сокрушилин. Мистер… Но – как? В самом деле – как? Как вас теперь называть? Это ведь только на первый взгляд кажется незначительным, неважным, а на самом деле… На самом деле – еще как важно! (Я думал об этом неоднократно.) Сейчас все ломают головы, спорят: с чего начать исправление пошатнувшихся в России нравов? (Пошатнувшихся? Нет – поверженных!) Сейчас все идеологию ищут. Идеологию, которая, как локомотив, ну и так далее… По моему же глубокому убеждению, надо начинать с малого! Ну вот хотя бы с принятой и узаконенной формы обращения одного российского гражданина к другому. Потому что общество, в котором запутана (а фактически отсутствует) форма обращения одного гражданина к другому – это общество изначально запутанных, а то и отсутствующих гражданских, социально-политических, да каких угодно связей! Мы перестали быть товарищами (давно, кстати, много раньше того времени, когда кончилась советская власть), но так и не стали господами. (И вряд ли когда станем!) Сегодня первое звучит, как насмешка, второе – как издевка. Но как? Как нас теперь называть? Понятно, что ни месье («Послушай, друг, мусью» – Лермонтов!), ни сэр, ни леди, ни джентльмен – ничто подобное у нас не привьется, сколько бы сил и средств мы на это ни тратили. А если так: милостивые государи! (И милостивые государыни, разумеется). Вы скажете – Солоухин[18]. И я скажу – Солоухин! Я и не претендую на пальму первенства. Пальма первенства у Достоевского, который в своих «Бедных людях» подобное обращение применил, когда бедные люди бедных людей милостивыми государями и милостивыми государынями называют. Так что Солоухин не первым был, он просто вспомнил забытое старое. Правда, тогда вспомнил, когда это, мягко говоря, не поощрялось. Но и сейчас невозможно пробиться сквозь панцирь цинизма, равнодушия и своекорыстия. (Я, кстати, всегда хорошо относился к писателю Владимиру Солоухину, исключая, конечно, его самодержавно-православные закидоны. А книжка про грибы у него вообще замечательная, я перечитываю ее перед каждым новым грибным сезоном.) Так вот! Надо плясать от печки:

МИЛОСТИВЫЕ ГОСУДАРИ И МИЛОСТИВЫЕ ГОСУДАРЫНИ!

Причем это может войти в нашу жизнь только сверху. Все настоящие реформы в России всегда спускались сверху и постепенно прививались внизу, как, например, Екатерина заставила русский народ картошку сажать, чем спасла его от голода. Трудно, да, трудно, но кто сказал, что должно быть легко? Петру Первому было труднее боярам бороды брить, они к ним привыкли, можно сказать, приросли, и ничего – сбрили, как миленькие сбрили, и мы, потомки, с удовольствием теперь бреемся. А здесь никаких особенных усилий предпринимать не надо, надо просто нашему первому законно избранному Президенту прийти в Думу и обратиться к депутатам со словами: «Милостивые государи и милостивые государыни!». И всё! Ничего больше не надо! И пусть коммунисты шумят! Пошумят, пошумят и успокоятся. И еще, конечно, гимн, гимн нашей страны… Тот, который был, советский, никуда не годился, особенно слова, и это очень хорошо, что историческая справедливость восторжествовала, что глинковский гимн вернулся. Но ведь слов-то нет, да и музыка, сказать по правде, не очень… А что если: «Я люблю тебя жизнь»? Согласен – песня, но какая! А какая актуальная! Ведь самое страшное, что с нами за годы советской власти случилось, – мы жизнь, жизнь, как таковую, разлюбили… А эта песня, став гимном, поможет эту любовь вернуть. Я, можно сказать, с этой песней засыпаю и просыпаюсь, она давно мой личный гимн, и если бы не она, не знаю, что было бы… Там можно немножко сократить и некоторые слова заменить, и вот вам готовый гимн! Гимн новой счастливой России… И третье, это улыбка, это, конечно, улыбка, я в этом уверен – улыбка! Гера много ездит, говорит, все улыбаются, во всем мире улыбаются, и только наши… «Если видишь: идет, стреляет крысиными глазками, значит, наш»… Но мы не виноваты, это жизнь виновата, которую мы разлюбили, а как ее можно было любить? Если бы я был Президентом, то выступил бы по телевидению со специальным обращением к народу, состоящим всего из двух слов: «РУССКИЕ, УЛЫБАЙТЕСЬ!». (Не в смысле русские как национальность – никакого национализма, – а как народ, нация. И даже орден учредил бы – орден Улыбки – высшая награда страны, и вручал бы его героям за подвиги. Ведь самая большая человеческая радость – радость жизни выражается улыбкой… Глупость? Может быть, согласен, но я так думаю…) Я так думаю, милостивые государи и милостивые государыни…

…А коммунисты пошумят, пошумят и успокоятся. Вот именно – успокоятся. И ты тоже успокойся! – Почему? – Потому! Потому что потому, как Алиска говорит, оканчивается на у, понятно? Ты сволочь и гад, понятно? И не только сволочь и гад, но еще скотина и свинья в придачу! Теоретизируешь тут, исправлением общественных нравов занимаешься, а диктофончика-то включенного здесь нет уже, его Сокрушилин выключил и в карман себе положил. Звони! Звони немедленно! – Звоню! – Только быстро и аккуратно, Сокрушилин имеет обыкновение появляться внезапно. Быстро и аккуратно! – А что, если в телефоне «жучок»? – Какой жучок? – Подслушивающая аппаратура. – Ага, подслушивающая и еще подсматривающая, ха-ха! Да кому ты нужен! Быстро и аккуратно… Первому – Гере, ему нужней всех. Если его телефоны не будут отвечать, значит, он уже в Америке. И тогда не надо будет больше валять дурака и тянуть резину. Сокрушилин вернется, и я ему все объясню. Извинюсь. Он человек широкий, он поймет. Я думаю, он просто рассмеется. А я попрошу его еще раз спеть тот замечательный романс, я думаю, он не откажет, я почему-то в этом уверен. Но какой же у Геры мобильный? 949 или 994? А дальше вообще никогда не вспомню. Значит, надо звонить домой. Правда, дома он редко бывает, а вдруг… Вдруг… Удача!