Все это в голове в секунду промелькнуло. А вслух коротко сказала:

— Она же в городе выросла. Не все знает.

— Ну так вот, давай вместе и поучим твою внучку.

— Что, сейчас прямо?

— А когда ж еще?

— Жалко будить…

— Взрослая девушка, невеста… А что творит?! С женихом под ручку ходит. С мальчишками где-то скачет…

— Твоя правда. Только не торопи ее. Пройдет день, другой. В таборе побудет, привыкнет — и сама все живо поймет. Она у нас девочка сообразительная.

— Смотри. Если сразу не приструним — потом хлопот не оберемся!

Рубина отложила вязанье, начала нервничать. На самом-то деле она хорошо понимала, чего это вдруг Земфира так о чести цыганской заботиться начала — Миро всему виной. Пусть лучше за своей Люцитой в оба глядит. Та вообще сама на шею вешается. А то, вишь ли, Кармелита им как кость поперек горла встала…

Земфира же не стала ждать ответа, подошла к кровати, сначала осторожно коснулась одеяла, потом решительно его сдернула. А под ним никакой Кармелиты не оказалось, только подушечки да вещи разные. И так все ловко уложено…

— Сообразительная, говоришь? Это точно. Очень сообразительная! Посмотри, какие фокусы выкидывает!

Как же хорошо и свободно чувствовала Кармелита себя в таборе. Как будто никогда и не жила она в городе, в большом отцовом доме. Разве что странные старые обычаи немного утомляли. Так это ведь тоже смотря как их воспринимать. Можно как закон. А можно как игру. Как игру, конечно, лучше, интересней. И назойливые разговоры о свадьбе прекратились. Может, потому в отношениях с Миро что-то появилось, точнее — восстановилось. Детская радость от соприкосновения с чужой душой. Восторг от того, что в общении душа эта тянется навстречу тебе, раскрывается, как цветок полевой. И нет в ней ничего злого, темного, чужого, тебе не доступного…

Со стороны это, наверно, смешно было, когда взрослые цыган с цыганкой через костры прыгают да в прятки среди деревьев играют. А если смешно, то почему же не посмеяться? Мелочь таборная и смеялась. Но в игры свои принимала. А Миро с Кармелитой только того и надо.

Правда, один раз они все ж допрыгались. Через костер. Юбка загорелась. Потушили, благо ручеек оказался рядом, и ушли от всех подальше, в глубь леска.

— Ну что, не сильно обгорела? — спросил, посмеиваясь, Миро.

— Нет, не сильно.

— Эх, совсем тебя наши старушки заругают. Они ж и так на нас косо смотрят.

— Да. Странно это. Понимаешь, Миро, хоть отец у меня и строгий, только я все равно к воле привыкла. К настоящей. А здесь, в таборе, люди какие-то другие — совсем не свободные, что ли.

— Ты ошибаешься… Таборные цыгане — самые свободные люди в мире.

— Да ну… Это только в стихах и фильмах. Для гаджо. А на самом деле… Почему у нас, у цыган, столько запретов? Там не ходи, здесь не топчи…

— Но мы-то с тобой везде ходим…

— Да, везде… Только прячемся все время, с детьми вместе.

Замолчал Миро. Не знал, что ответить. Как-то не задумывался раньше об этом.

— Как девушка с юношей могут поговорить о любви, если им даже наедине нельзя остаться? — спросила Кармелита. — Если им даже поцеловаться негде?

— О любви можно и без слов сказать…

— Как это — без слов?

Миро углядел среди травы красивый цветок, сорвал, вдел Кармелите в волосы. Руки при этом задрожали от невысказанной нежности.

— Вот так — без слов.

— И что же это значит, если словами?

— Люблю… — Руки сомкнулись, обняв девушку.

— Нет. Не торопись, Миро, — Кармелита выскользнула из его объятий.

Она и сама не поняла, что с ней произошло. Но почему-то в этот момент, совсем не ко времени, ей почудилось, что рядом с ней не Миро, а тот смешной парень. Как же его — Максим.

— Ладно, Миро. Пойду я в табор. А то мокрая вся. Да и юбку подгоревшую поменять надо.

…Бабка ругаться не стала. Но постель подложную как есть оставила. Пусть Кармелита видит, что все ее секреты детские наружу выплыли.

— Посмотри, вся одежда мокрая… — встретила сварливо. — Да еще и подгорела. В чем гадать завтра пойдешь?

— Ничего страшного! Сейчас переоденусь. — Кармелита бросилась к сундуку за вещами.

— Ты хоть помнишь, как я гадать тебя учила?

— Помню… — сказала внучка не очень-то уверенно.

— Ладно. Слушай. Гадание — это искусство. Прежде всего посмотри не на ладонь, а прямо в глаза. Если не прячет взгляд — открытый, смелый человек. Если в сторону смотрит — боится чего-то или скрывает… Когда рука влажная — нерешительный человек или болен…

— Да-да, бабушка, помню я это. Ты про любовь… Про любовь что говорить нужно?

— Это правильно. Про любовь чаще всего и спрашивают. Про любовь… Когда человек любит и любим — он светится весь и радуется жизни. Говори таким, что они уже встретили своего короля или даму.

— А если не светится?

— Скажи, что любовь ищет его. Ищет, ищет, рядом ходит, в глаза ему заглядывает, а человек ее не видит…

Кармелита засмеялась — как все просто…

А Рубина легковесность эту ее учуяла.

— Да ты не смейся раньше времени. Знаешь, у тебя не сразу все получится. Но ты виду не показывай. Главное — не теряйся, старайся соображать побыстрее. Но не одной головой работай, а к сердцу тоже прислушивайся.

Кармелита быстро переоделась, собрала вещи на утро. В голове идейка мелькнула. Надо Светке позвонить. Где мобильный? Она тут, в лагере, про нее совсем забыла.

Дождалась, когда бабушка выйдет из палатки, набрала знакомый номер:

— Алло, Света? У тебя деньги есть? Да… Свет, приходи завтра утром на набережную? И деньги с собой возьми. Да. Давай. Интересно будет. Обещаю. Что тебе делать — сама поймешь. Потом посмеемся. Все. Пока…

* * *

Когда Тамара заговорила об убийстве, Игорь не шелохнулся, не дернулся. Не мальчик, в российском бизнесе всякое бывает. Но сам он, лично, грех на душу никогда не брал.

А Тамара повторила, глядя остекленевшими глазами куда-то в сторону:

— Я хочу, чтобы ты убил эту цыганку…

— Ты же понимаешь, что это совсем отдельная профессия. А я не киллер…

— Так посади ее!

— …и не прокурор.

— Ну, я не знаю. Подставь под тюрьму… Я не знаю как, только избавь меня от нее! Будь мужчиной!

— Хорошо. Хорошо, рассказывай… Какая тайна кроется за всем этим? Почему ты ее боишься?

— Не твое дело!

— Отлично! Значит, пришить ее — мое дело. А знать зачем — не мое…