— Игорь! Пока не твое. Но если она заговорит, всем не поздоровится!

А может, и права Тамара. Лишнее знание — лишние беды. Она баба умная, зря не скажет. Если говорит, что все хреново, значит, так и есть.

— Ну хорошо. Я попробую. Но… Я даже не видел эту цыганку! Ты ж знаешь, они все на одно лицо. Поедем с тобой в табор, ты мне ее покажешь…

— Нет, в табор я не поеду!

— Но как я тогда ее узнаю?

Тамара задумалась:

— Послушай… Цыгане ведь не в первый раз к нам приезжают. Так?

— Так.

— И где их чаще всего можно застать?

— Ну, на базарчике — фигней всякой приторговывают.

— Ерунда. Базарчиков много — все не обегаешь. Сейчас сезон: курортников на набережной — море. Цыганки, как приедут, всегда там отираются. Гадают, безделушками торгуют… Завтра с утра на работе покрутимся. Если что-то срочное, сделаем. А потом — на набережную. Как пить дать, они там будут. Я покажу тебе эту ведьму. Где твои бинокли цейссовские? В шкафу? Поищи.

Но Игорь полез не в свой шкаф, а в ее платье. И искал там совсем не бинокли…

* * *

Назначенный срок заканчивался, а звонка все не было. Баро нервничал. Хорошо хоть Форса в гости пригласил. Есть с кем посоветоваться. Уж он-то этого Астахова хорошо знает.

Форс постучал ногтем по часам:

— Половина шестого. Я же говорил, Астахов не позвонит…

— Но есть же какие-то правила, понятия, обещания… Я ж его по-человечески просил позвонить.

— Баро, он уклоняется от встречи с вами. Неужели непонятно? Это его обычная тактика. Затаится, линии защиты наладит. К атаке подготовится — а потом вперед, напролом!

Зарецкий замолчал, задумался. Да что ж за люди такие! Должно же быть что-то святое в этом мире. Как вообще этот Астахов мог додуматься до того, чтоб развернуть строительство на кладбище…

Голос Форса вывел его из задумчивости.

— …вот я и говорю: действовать надо, а не переговоры с ним вести!

— Худой мир всегда лучше доброй ссоры.

— У него — свои интересы. У вас — свои… И отстоять их мирно не удастся! Я думаю, вы должны опередить Астахова. Нужно найти способ ему на хвост наступить. Баро… Мне трудно об этом говорить… Вы же знаете, у меня с ним общий бизнес. И если вы его прижмете, то ведь и я могу пострадать. Только… дружба — она ведь дороже.

— Спасибо, Форс, — сказал Зарецкий очень серьезно. — Я никогда не забуду того, что ты сейчас сказал. Спасибо. Только решать я все равно сам буду.

Форс пожал плечами — мол, дело ваше, а я сделал все, что мог…

Странные отношения складывались у Форса с Зарецким. Баро к нему на «ты», а он с ним — на «вы». И на «ты» ни в какую переходить не хотел. А еще, сколько раз барон звал в долю — всегда отказывался, предпочитал оставаться младшим (не по возрасту, по деньгам и влиянию) партнером Астахова.

Почему Форс так делал, он, наверно, и сам объяснить не мог. Только засела у него в мозгах одна китайская поговорка, услышанная давным-давно в телепрограмме «Международная панорама», разоблачающей пекинских гегемонистов: «Пока тигры дерутся, царствует обезьяна». И вот сейчас, похоже, поговорка эта начинала сбываться.

Баро громко, недовольно хмыкнул, решительно встал с кресла и набрал номер телефона, давно заготовленный для него Форсом.

— Алло. Господин Астахов? Вас беспокоит Зарецкий.

— Слушаю вас, господин Зарецкий.

Что значит хорошая аппаратура! Качество звука было таким, что даже Форс слышал каждое слово Астахова.

— Когда я передавал вам вашу барсетку, я просил, чтобы вы мне позвонили в пять часов.

Астахов замешкался.

— Простите… но мне об этом ничего не говорили.

— Тогда повторяю. Нам нужно встретиться.

— По поводу барсетки?

— Да.

Николай Андреич замешкался еще больше.

— Я вам очень благодарен за документы. И готов увеличить вознаграждение…

Баро разозлился — да что он мелет, этот Астахов!

— Какое вознаграждение? За кого вы меня принимаете?

— Извините, я не хотел вас обидеть.

— Так мы можем с вами встретиться?

— Да, конечно.

— Жду вас завтра вечером в ресторане «Волга»! Баро положил трубку на рычаг, не слабо так, с чувством.

Форс грустно улыбнулся:

— Ну так что, Баро? Правильно я его описал или как?

— Похоже, что так. Спасибо тебе. Хоть знаю, с кем имею дело.

* * *

Естественно, одним чаем дело не обошлось. Какой чай, когда разговор о любви зашел. Палыч достал из маленького холодильничка, пристроенного в углу уютно обжитой котельной, открытую чекушку. Разлил. Аппетитно разложил на столе нехитрую закусь: грибочки соленые по-деревенски, проложенные травами лесными, папоротником. И капустку. А вот колбаска — заводская. Точнее, цеховая, зубчановская. Спасибо цыганам, они производство наладили. И, конечно же, черный хлебушек. Для ядрености — с чесноком и луком. А чего беречь благовоние — интимных свиданий сегодня явно не ожидается.

Выпили по первой, крякнули, закусили.

После этого даже огонь в печке загудел более душевно.

— Так вот тебе, Максимка, байка. Она же — быль, о любви цыганской. С приятелем одним моим знакомым случилось. Жил-был русский парень. Высокий, светловолосый, голубоглазый — в общем, вот такой, как ты.

— Тогда еще и умный.

— Да, правильно, умный. Не без этого. Армию отслужил, домой вернулся. Приснилась ему однажды цыганка молодая. Пришла во сне и говорит: «Я — твоя Судьба». Проснулся он утром. Что за наваждение такое! Никак девушка из головы не выходит. Нарисовал ее по памяти. А уж после этого совсем свихнулся. Ни на кого больше смотреть не мог. Каждый день на портрет этот глядел, встречи ждал. И, стало быть, дождался. Ну чего, по второй?

— По второй! — решительно ответил Максим и вспомнил Антона: «Теперь никогда его за это дело осуждать не буду!»

Палыч разлил. Опять выпили, опять крякнули.

— Как-то однажды рядом с их деревней табор цыганский прикочевал, ну остановился то есть. А в таборе том оказалась девушка ну точь-в-точь как на портрете. Слова он ей не сказал. И она ему тоже. Просто глаза их встретились, и земля из-под ног уплыла. Так полюбили друг друга… После этого виделись друг с другом на базаре. Он к ней как бы гадать ходил. Она ему как бы гадала. А сама возьмет за руку и держит. И все…

Максима вдруг осенило:

— Слышь, Палыч, ты так душевно рассказываешь. Это, случайно, не о тебе?

Палыч притворно рассердился: