Меня передернуло. Так радоваться подачкам! Я прикрыла лицо руками, чтобы скрыть выражение брезгливости. Черт бы тебя побрал, муж мой распрекрасный! Настраивал бы рекламу, делал бы сайты – и все это у нас могло быть каждый день. Ну или хотя бы через день.

Я помнила, что последний раз перехватила кофе с булочкой на работе еще в обед, и, по идее, сейчас желудок должен заявить о своих правах. Но он молчал. Более того, я чувствовала, что не смогу протолкнуть в себя ни кусочка.

Когда живешь в своем мире, ходишь на свою работу, общаешься с такими же голозадыми неудачницами, все это привычно, не вызывает огнедышащего дракона, испепеляющего твою самооценку.

А сейчас я чувствовала себя ковриком, постеленным за дверью. Да, два пакета деликатесов для нас, нищебродов, конечно, знатное везение. Но это так унизительно…Подачка с барского стола. Господи, за что мне это? И страшно подумать, что Алик ему успел понарассказывать.

Волной прилила к ушам кровь, больно запульсировала в висках. Вдох –выдох! Я должна быть совершенно здорова и эмоционально устойчива. Принимаем жизнь такой, какая она есть. Как только я получу деньги и устроюсь на нормальную работу, я забуду все это, как страшный сон. И никому не позволю смотреть на меня, как на убогую.

– Алиш, Мишку-то забери! Пусть попробует еду нормальную, – неожиданно в Алике проснулось желание позаботиться. Не зря говорят – сытый человек – добрый человек.

– Да, сейчас. Ты только сильно не налегай на деликатесы, чтоб с желудком плохо не стало.

Так, у меня еще несколько минут, чтобы отложить разговор, который я даже начинать боялась.

Сынуля, кажется, забыл о госте, о том, что ужинать пора. Горящими глазами он следил, как Димка, бодренько щелкая мышкой, творит чудеса.

– Мишустик, пойдем домой, – позвала я с порога.

– А этот важный гусь ушел? – не отрывая взгляд от монитора, отозвался сын.

– Да, ушел. И своих гвардейцев увел. Пойдем. Спасибо, Дим, что присмотрел, – поблагодарила я Димку и подумала, что сделаю ему шикарный заказ на свой сайт и еще сверху накину. Когда начну зарабатывать.

– Да мне не влом. Наоборот, чуть ли не гуру себя чувствую, когда рядом восторженный юный падаван сидит и дышать боится.

Нервы, стянутые в тугой комок тревоги, слегка расслабились. Хорошо, что вокруг нас такие замечательные люди.

– Мам, а чего он приходил?

Вопрос сына поставил меня в тупик. Мы же с ним не разговаривали насчет того, что я несколько месяцев буду пузатой свинкой. И как ему объяснить потом, куда делся ребенок? Несмотря на его возраст, я привыкла общаться с ним доверительно. Он очень чуткий и моментально сканирует мое состояние. Сразу поймет, что что-то здесь не так. Да и я врать не научилась. Вот я влипла! Что ответить? Мое бедное сознание заметалось, как перепуганный заяц. Но, к счастью, от комнаты Лидочки до нашей нужно сделать всего пару шагов, и распахнув дверь, я сразу открыла Мишке вид на скатерть-самобранку.

– Ого! Мам, это ананас? Настоящий?! Ух ты ж ка! – взвизгнул сын, и я получила передышку. Хотя теперь и с Аликом не поговоришь, пока Мишка не уснет. И эта неизвестность будет капать мне на нервы.

Нарезав аккуратно невиданные деликатесы, накрыв на стол, я опять почувствовала приступ самоуничижения, я поняла, что желудок мой так и остался холодной дохлой медузой, никак не реагирующей на умопомрачительную на вид еду.

– Я чайник поставлю. Ешьте без меня.

Чего ж я слабак такой? Это просто еда! Можно считать – кусочек щедрости Вселенной. И так относиться – это, по меньшей мере, неблагодарность к ней.

Снова утонуть в терзашках мне не позволила вернувшаяся домой Лидочка. Мы с ней попили чай с вареньем, и только тогда я пошла к себе, забыв про чайник. Но два сытых кота и не вспомнили о нем.

– Мам, а ты чего не ешь? Это та-а-ак вкусно! – промурлыкал Мишка, потирая глаза.

– Потому что кому-то пора мыться и спать! – снова увильнула я от ответа.

Мой самостоятельный ребенок беспрекословно пошлепал в душ. И через двадцать минут я наконец-то получила возможность устроить допрос мужу.

– Алик, о чем вы говорили?

– Он спросил, на что деньги нужны, сколько. Какой у тебя характер, здоровье. Я ответил все, как есть.

– Он тебе представился? – я перешла к самой скользкой теме. Я не говорила мужу, для кого именно я согласилась выносить ребенка.

– Нет, не посчитал нужным, – губы Алика непроизвольно вытянулись в тонкую презрительную ниточку. – Не больно-то и надо! Но я его и так узнал. С Подгорским одно лицо.

– Надеюсь, ты ему ничего не сказал? – затаив дыхание, задаю самый главный вопрос.

– Не сказал. Но знаешь, я что подумал. Мне кажется, он еще появится. Может, все-таки ему открыть глаза, что у него уже есть наследник. Пусть обеспечит нормальную жизнь ребенку. Квартиру купит, в хороший садик устроит. Может, хватит в гордячку играть?

– А может, ты вспомнишь, что я тебе говорила? Я не хочу никаких контактов с Подгорским! От слова совсем!

– Но ты же опять вляпалась? Как можно было заранее не узнать, с кем заключаешь контракт?! Вот в этом ты вся! Говоришь одно, а делаешь другое! Или ты специально из всех выбрала его?! Тебе понравилось от него рожать? Так он опять не придет с цветами и подарками к роддому.

– Тебе что, деликатесы в голову ударили?! Что ты несешь?

– Правду несу. Иначе я не понимаю, почему ты не хочешь стребовать с него денег? Или они у нас лишние?

Я почувствовала себя пороховой бочкой, к которой неумолимо приближается огонек. Сказать сейчас, что нет никаких «нас»? И я, сцепив зубы, просто терплю еще эти чертовы девять месяцев? Или не доводить до истерики на ночь глядя?

ГЛАВА 11

– Максим Михайлович! – Ирочка, моя скромная секретарша, робко просунула свой хорошенький носик в дверь. – Михаил Степанович просил передать, что ждет вас через час у себя.

Я хмыкнул. Ну да! Ну да! Прямо-таки и просил…Он никогда ничего не просит. Или забирает сам, или ему приносят на блюдечке с голубой каемочкой. Привычная глухая злость поднялась со дна души. Мое отношение к деду было неоднозначным. Безусловно, я им гордился и по-своему любил. Он для меня эталон. И, несмотря на мои успехи и достижения, я чувствовал себя по сравнению с ним щенком. Я мечтал когда-нибудь дождаться от него похвалы или хотя бы одобрения. И это было бы равнозначно Оскару. Но его абсолютное нежелание считаться с чувствами