«На все» – и даже на наши! Сидишь и так и пробирает всё тело необъяснимой, непривычной дрожью: в двух шагах возникает на сцене молодой парень – в тёмной куртке, тёмных, тогда модных штанах-бананах, в тёмных очках («Кар-мэна» и Титомира ещё в помине не было!), и начинает на чистейшем английском (впрочем, тогда мог только догадываться: меня шутливо учили лишь расхожим немецким словечкам и фразам) напевать «иностранщину». Не Дитер и не Томас пышновласые – с короткой стрижкой, с клипсой в ухе, но по сравнению с другими, распевающими Добрынина и Ротару, это что-то неописуемое, кривлянья его естественны и пластичны – немного даже брейк-данса – эстетика модерна восхищает, пробирает, покоряет!

Мы с соседом Вовкой рукоплещем. Я, как к знатоку, постоянно поворачиваю голову к Вовке. Он, хлопая, свистя и подпевая, выкрикивает: «Модерн токинг!», а то бросает важно и небрежно: «Модэрн». Признаться это «э» меня, наивного, запутало: не находя противоречий, я весь первый концерт раздумывал, что вот какие похожие группы – и названия похожи, и музыка! А после, в виде обсуждения, всё же озадаченному Вовке заявил, что «Модерн токинг» всё же круче, чем «Модэрн»…

Потом мы с Вовкой поняли (и не только мы), что Редкозубов гораздо круче, чем другие какие-то, пару раз приезжавшие. У тех как-то всё жидко, гитарки, да и всё, да и те топорные, заполняемости никакой (музыкальной, а зал-то собирался), и ультрамодерном уже не пахнет. Но такие финты не пройдут: и мы в Сосновках в модернах энтих толки знаем! Писали письма, через завклуба-маму передавали «просьбы зрителей». И вскоре снова приезжали, как писали в райгазете, полюбившиеся артисты. Коллектив, видимо, был создан с заботой о просвещении масс в областной филармонии и регулярно гастролировал по городам и весям. Оцените замах: «Модерн» с доставкой в каждую деревню – вот расточительство!

Да и удар: ведь все довольны были, абсолютно все – от бабок до ценителей нас с Вовкой. Билеты, правда, стоили не 20 копеек, даже на спектакль «соседский» по Филатову жалко было целый рупь отдавать… За кинофильмы, что скрывать, не все всегда платили: и тогда уже наметилась категория мне привычных граждан – сознательных оторвяжников – кто потом, я понял, считал делом чести прийти в школу без «второй обувки» и без учебников. А тут – ни наглостью, ни малолетством, ни сынком завклубовским не пролезешь: специально привезённый контроллёр!

Впрочем, будь кто меломан, как те же бабки, сидящие у соседского дома на лавочке и на сиденьях, всё слышать можно было откель угодно – хоть с другого берега реки. Отломанный ряд сидений – видно, из того же клуба – будто специальные социальные места. У Вовки, обитавшего «у бабки» в первом от дороги доме (впоследствии – тот самый «плохой»), так вообще всё было слышно дома лучше, чем в самом клубе, а на высоком бетонном пороге он даже иногда записывал магнитофоном саундтреки с фильмов.

Но чтобы уж всё поровну было, чтоб для всех праздник, в ознаменованье окончания уборочной (во всяком случае, летней, самой важной её стадии), устраивались концерты за счёт колхоза – такие подле клуба опен-эйры. Выполнили план – гуляйте, механизаторы, животноводы! Вполголоса, с гордостью передавалось о стоимости празднества: тыщу рублей им председатель отволок – во деньжищи! На трёх сдвинутых вплотную «Камазах», на их длиннющих кузовах с опущенными бортами, устраивалась уже действительно сцена грандиозная…

Я запомнил, как маме, сетуя на размеры сцены в клубе (а то и боясь, что просто пол провалится!), кричал по телефону сам Редкозубов: «У нас 800 килограммов аппаратуры!». А тут – как есть «гуляй, поле»!.. Впрочем, я особого столпотворения не могу вспомнить, какого-то пьянства, драк и вообще «охраны правопорядка». То ли я ещё был мал, то ли и впрямь была культура, и «всё чинно, мирно», но таких опен-эйров я помню всего пару, а дальше пошла мода, как нынче, на клубные сцены.

Бабушка Лиза всё рассказывала: на машинах пела Толкунова – «юбка вот такусенькая, в чём душа!» – а после то ли ночевала у неё, то ли обедала. «Может, не Толкунова?» – приставал я. – «Да уж давно было, толком не помню. Но юбчонка – во, как из лоскута!» (В такой имидж трудно поверить, но кто знает, может и вправду «Москонцерт» и сюда добирался.)

К началу 90-х как-то всё подзахирело: концерты были совсем редко, причём в школе. «Я буду долго гнать велосипед…» – тоже неплохая песня (она и раньше была), можно подпеть, когда «Модерна» ёк. Причём любимый вокалист в чёрной униформе вот он, на сцене – но не поёт он про братца Луи, а молча набивает партии в драм-машинку и за ней чуть-чуть вихляется, ударяя в пару пэдов, что твой Дельфин. Но и это ещё было как-то интересно…

И даже Вовка сменил пластинку: «Ласковый май» теперь. Я отплевался: нет уж, друзья, про «Белые розы» и «Розовый вечер» – не для меня! (Хотя по нынешним временам и это прям неплохо!) А дальше у него уже «колхозный панк» начался: «Сектор газа» и «Красная плесень» – полна свобода! Эх, до этого он врубал «МТ» на своём бобиннике, выставляя на порог динамики (а я от него переписывал на свой – то через шнур, а то прямо через колонки); а ещё раньше он по моей просьбе в письма вкладывал перефотканную заднюю обложку модэрновского пласта – чуть не в каждое письмо! Поясной портрет: Лёлик и Болик11, как подшучивал над нами мой братец.

В 93—94 годах мы уже отплясывали в новом клубе. Не было ощущения, что на костях – как и у тех, кто, допустим, живёт в Москве иль приезжает в Питер, – но всё же не грех покаяться… Небольшое фойе, с большим и неуютным, зигзагистым каким-то эхом – вокруг бетон, полы из плитки, окна-стёкла… «Барахтались» воодушевлённо – выделывали спьяну под не менее модных, чем былой «Модэрн», 2 Unlimited – весь альбом нон-стопом, кассету только успевали переворачивать! (Потом примерно то же было с E-Type, а после подобное единодушие – магический синхронизм российской глубинки со всем миром! – иссякло). Что поделать, воспоминания, можно сказать, самые радужные… И не от остатков-огарков светомузыки (покупали-то мы с отцом новёхонькую – куда-то ездили, доставали, долго собирали) – от первых, что называется, опытов с самогоном. Темь и грязь – не эстетика безобразного (но и не безобидного, и не безликого!) – уж панкуют-то наши падцаны то панкуют! Заводилы несообразных танцев мы – я, Перекус и братец (годом позже у меня ещё появятся последователи и подручные – уже из сверстников братца, в том числе сынок Чубатого Колюха). Перекус (с детства я так звал Вовку-соседа) под таким именем вмиг становится городской (простите, сельской) знаменитостью: в первый раз нажрался, и сразу в умат, пособрал все лужи! Притащили к бабке набучёного12, как губка, а на дворе – ноябрь морозный. Ну, и барахтался тоже неплохо – как паяц на нитках, толканием по кругу только и на ногах… Пространства не так много, и кто-то постоянно, топчась и кружась, под лестницей вынужден вытанцовывать – тяжёлой и бетонной, идущей косо вверх, нависающей, как в «Имени розы», и ведущей, собственно, в непопулярную библиотеку.