Потом, во второй половине девяностых, я работала для Vanity Fair в Москве. Помогала, например, писателю Эндрю Коуберну расследовать историю про контрабанду плутония (тогда была популярна идея, что ядерные заряды из российских подводных лодок раскупают как горячие пирожки террористы всех мастей). Самое скучное мы, конечно, оставили «на потом» и в итоге последние несколько дней работы метались по кабинетам МИДа и Министерства атомной энергетики, охотясь за официальным комментарием. Всюду нас встречали улыбчивые молодые чиновники, увиливавшие от любых ответов по теме, но охотно признававшиеся в любви к роману Теккерея и недоверчиво пожимавшие плечами в ответ на уверения, что в Америке журнал более знаменит, чем книга, в честь которой был назван. Соединение сталинской мебели и еще не убранных со столов вертушек, запаха Le Male Жан-Поля Готье и дешевого растворимого кофе, предложения выпить виски в полдень и заинтересованное обсуждение поступков Бекки Шарп – одна из самых выразительных мизансцен «моих» девяностых.

Теперешний Vanity Fair, хоть им с 1992 года бессменно руководит наследовавший Тине Браун Грейдон Картер, кажется мне бледной тенью издания тех лет. И я не могу точно определить, справедлив ли этот мой взгляд, или это очередная аберрация, самообман типа «у нас была великая эпоха», а все теперешнее всему тогдашнему в подметки не годится.

Правда, создатели фильма о «последнем великом десятилетии», хоть и ставят в конце заголовка вопросительный знак, с уверенностью называют это время «десятилетием невероятного многообразия и бьющей фонтаном креативной энергии», а также временем «уничтожения последних социальных преград». Актер Роб Лоу, экс-госсекретарь США Колин Пауэлл, актриса Сьюзен Сарандон, актер Мэтью Перри, бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр, певица Кортни Лав, рэпер Ванилла Айс, комик Арсенио Холл, уволенная из Белого дома стажерка Моника Левински, писатель Дуглас Коупленд – все они и множество других «девяностников» в один голос утверждают, что жизнь прожита не зря, если ее сознательная, но не престарелая в то же время часть пришлась на это десятилетие.

Несмотря на такое количество звездных участников и впечатляющую и хорошо смонтированную хронику, про этот фильм нельзя с уверенностью сказать, хороший он или не очень. (Но если уж необходимо: сначала скорее хороший, а к концу, когда вроде бы уже надо делать выводы, – не очень.) Зато можно без колебаний заявить, что он до клаустрофобичности американский. Последнее, правда, делает его в некотором роде даже более интересным, потому что дает возможность сопоставить и понять, что Америка считает важным про себя и что считаем про нее важным мы. В этом фильме есть операция в Сомали, но нет войны в Югославии, есть Х-files, но нет Twin Peaks, есть шоу Джерри Спрингера, но нет MTV. Из «заграничного» там есть смерть принцессы Дианы и нет ничего про Россию.

Впрочем, неправда. Про Россию, вернее, про Советский Союз, вернее, про его освободительное отсутствие – весь этот фильм практически и есть.

Американцам очень легко определить, что такое их девяностые. Их девяностые длятся с 22 декабря 1989 года до 11 сентября 2001-го. От падения Берлинской стены до падения Всемирного торгового центра. От конца холодной войны до начала войны с террором. То есть для них это был «отпуск, который предоставила история», как выражается один из участников, десятилетие, когда некого было бояться. И именно поэтому это десятилетие дало столько обещаний – выполненных и нет. От непредставимых до того технологических прорывов (многие из которых, вроде GPS, являли собой примененные в быту военные разработки) до возможности заниматься сексом хоть до ста лет и к тому же никогда не грустить (стоит только принять соответствующие таблетки); от вероятности полного расового равенства (уж во всяком случае в поп-музыке) до шанса моментального обогащения (стоит только нажать нужную компьютерную клавишу в нужный момент).

И если пытаться вычленить в этом фильме, нет, не главную мысль, а главную задачу, то это попытка нащупать – когда же все пошло не так, когда была сделана главная ошибка. В феврале 1993-го, когда после взрыва в гараже Всемирного торгового центра удовлетворились просто арестом непосредственных исполнителей? Или в сентябре того же года, когда потерпевшие поражение в битве при Могадишо американские войска ушли из Сомали, продемонстрировав всему миру и лично Усаме бен Ладену (который вроде бы поставлял оружие и советников враждебным американцам силам), что их можно вот так запросто победить? Или в 1997-м, когда откровенное и вполне «предсказательное» интервью бен Ладена CNN не вызвало практически никакого интереса – ни телезрителей, ни спецслужб? Разумеется, ответа на эти вопросы быть не может. И вообще ввиду очевидности того, что любое безвременье, любая неоформленность неизбежно прорастает трагедией, эти конкретные вопросы кажутся мелкими и ненужными.

Хотя – вот если бы мы снимали подобный фильм о наших девяностых. Ведь мы бы тоже не смогли не поддаться соблазну найти ту конкретную точку, тот поворот, после которого все пошло не так. Когда вот это – то, по поводу чего можно «конкретно» всплескивать руками и ахать, – произошло? В 1993-м? В 1996-м? В 1999-м? Когда?

У меня самой на этот вопрос «когда именно все пошло не так?», разумеется, ответа нет. Зато у меня есть ответ на вопрос, когда начались мои личные девяностые, – 3 июня 1989 года.

30.05.2014

Честно говоря, я не помню точно, откуда взялись эти билеты. Речи о том, чтоб просто купить, конечно, не было – хоть по номиналу они и стоили 9 рублей. Но номинал этот был доступен только в особых кассах ветеранам Афганистана с удостоверениями и активным комсомольцам с верительными грамотами, а в единственном возможном для нас месте, то есть с рук, цена стартовала с 70 рэ. Университетская стипендия составляла 40.

Скорее всего, их достал отец моего тогдашнего жениха – довольно высокопоставленный советский дипломат, дожидавшийся в это время в Москве исхода очередных мидовских перестановок, чтобы вновь отправиться в нам тогда еще малодоступные дали.

Семья этого самого жениха вообще была источником множества прекрасных вещей. Типа, например, виски (который, кстати, казался страшной бурдой и потреблялся исключительно по линии выпендрежа) и сигарет Silk Cut (они как раз доставляли – на фоне «Космоса» и даже BT). Но, главное, у них была огромная коллекция видеокассет с фильмами, записанными прямо с эфира британского телевидения (наличие рекламных роликов казалось нам тогда несомненным бонусом), плюс видеомагнитофон Panasonic. Во время продолжительных отлучек хозяев все это было доступно круглосуточно.

(Рекордный просмотровый марафон составлял, кажется, семь фильмов подряд, правда я иногда отключалась. Помню, заснув на каком-то Фассбиндере, а проснувшись уже во время «Мэд Макса», я некоторое время мысленно восхищалась – насколько разные стилистики большие европейские режиссеры совмещают в одном фильме.)

На этом самом видаке мы посмотрели знаменитый пинк-флойдовский фильм «Стена», и мне, как и положено, снесло крышу. Да и как могло быть по-другому? Безбровый Боб Гелдоф, пропущенные через мясорубку школьники, марширующие молотки… Ну а буквально через пару недель, эдаким постскриптумом, я попала в ту квартиру в Замоскворечье.