Гости пировали уже три дня, а некоторые и спали тут же, у столов. Проснувшись, герцоги и графы снова вливали в себя кубок-другой, и погружались в блаженное забытье. На скамье сидели в обнимку поэт Венанций и монах Григорий, которые тоже были изрядно навеселе. За эти три дня они успели крепко сдружиться.

— А что, друг Венанций, когда ты придешь к нам в Тур? — спросил Григорий. — Ты же вроде в Галлию прибыл, чтобы гробнице святого Мартина поклониться.

— Да, ты понимаешь…, — замялся нетрезвый, а потому излишне откровенный поэт. — Мне тут пообещали стол и хорошее содержание. Так что я, пожалуй, задержусь немного.

Небогатый поэт отчаянно стеснялся того, что в небывало суровую зиму 566 года перевалил через Альпы, потому что его просто наняли за деньги. Он искренне считал, что продавать свои стихи низменно, но голодное брюхо брало свое. Он еще не знал, что всего через пару лет домой и вернуться будет нельзя. С севера вторгнутся лангобарды и опустошат Италию, а Венанций навсегда останется в Галлии, которая будет ему вторым домом.

— Жаль, — потянул Григорий. — Тут ты не найдешь себе достойных собеседников. Кроме королевы, может, и епископа. Австразия — редкостное захолустье. С твоим образованием и талантом нужно быть совсем в другом месте.

— Да, я закончил лучшую риторическую школу в Равенне, — раздулся от гордости Венанций. — Я тебе наизусть прочту стихи Овидия, Марциала и Клавдиана. Хочешь?

— Давай не сейчас, — мягко отстранился Григорий. — Я нетрезв, и не смогу воспринять их как должно. Кстати, у нас в Туре есть отличная школа, и в Орлеане, и в Париже, и в Пуатье. Конечно, они не сравнятся со школами в Равенне или Риме. Но все же…

— Мой друг, я обязательно доберусь до Тура, обещаю, — ответил Венанций. — Но меня уже пригласили почти все, кто был на этой свадьбе. Я не могу отказать этим людям. Меня даже король Парижа к себе позвал погостить, представляешь?

— А он что-нибудь понял из того, что ты читал? — насмешливо спросил его Григорий.

— Думаю, понял, он обсуждал со мной отдельные места, — смущенно ответил Венанций. — Но причина не в этом. Я полагаю, ему просто хочется, чтобы в его честь тоже были сложены стихи. Думаю, он немного завидует брату.

— Конечно, завидует. И совсем не немного, — кивнул Григорий. — Он свою крестьянку неграмотную вокруг священного дерева обвел, а потом с графами напился. Тьфу ты, согрешил. Дерево это бесовское вспомнилось. Что же мы их не вырубим никак? Вот и вся свадьба, в общем. А король Сигиберт на принцессе женился, и свадьбу эту еще лет сто вспоминать будут.

— Да, свадьба богатая, императору впору. Я так сытно в жизни своей не ел, как в эти три дня, — согласился поэт, который потягивал вино из кубка. — Хотя, хорошего вина маловато. Кислятину вот принесли.

— Бога побойся! — возмутился Григорий. — Это же франки! Каждый герцог по бочке вылакал, не меньше. Да чтобы их напоить, никаких запасов не хватит.

Впрочем, это он уже говорил в пустоту. Поэт храпел, уткнувшись лицом в объедки на столе. На его лице застыла легкая мечтательная улыбка.

* * *

Фредегонда отпаивала своего короля, который мучился жутким похмельем. За эти три дня она познала совершенно новую смесь чувств, незнакомых ей доселе. К одному и тому же человеку она одновременно испытывала и зависть, и восхищение, и ненависть. До этих пор она знала лишь одну королеву, Аудоверу, на которую всегда смотрела с презрительной жалостью. Недалекая простушка, жена Хариберта, тоже не вызвала в ней никаких эмоций, она была насквозь понятна. Но вот Брунгильда породила целый каскад чувств, что захлестнули Фредегонду с головой. Прежде всего, Фредегонда поняла, что ей, обычной служанке, до этой дочери короля далеко, как до Луны. Она никогда не сможет даже приблизиться к ней. Рассеянный взгляд, которым королева мазнула по толпе, из которой на нее жадно смотрела Фредегонда, лучше всего показывал, как далека испанка от всех этих ничтожных людишек. Второе, что поразило Фредегонду, это ногти. Она смотрела на свои собственные руки так, словно видела их в первый раз. Вроде бы все, как всегда, пальцы с короткими обкусанными ногтями, украшенными траурной каймой. На ладонях еще не сошли мозоли, натертые тысячами ведер с водой, что она перетаскала в своей жизни. Ей раньше и в голову не приходило, что может быть как-то по-другому. У королевы Австразии пальчики были тонкие и нежные, с чистыми, розовыми и слегка удлиненными ногтями. И именно это повергло Фредегонду в полное отчаяние. Не шелковое платье немыслимой цены, не золото, которым та была увешана, и не драгоценные перстни. Ее до глубины души поразили руки человека, который с рождения не поднимал ничего тяжелее кубка с вином. Даже у Аудоверы не было таких рук. Никогда еще Фредегонда не чувствовала себя такой убогой и никчемной уродиной. Никогда и никому она еще так люто не завидовала. Теперь Фредегонда знала, ради чего стоит жить. Жить стоит только ради того, чтобы ненавидеть эту надменную холёную суку. А ради того, чтобы выцарапать ей глаза, и умереть не жалко.

Она, простая служанка, непременно сделает это. Вот только ее королю, ее собственному женскому счастью, нужно отойти от неумеренного употребления вина…

* * *

Тремя месяцами позже. Тюрингия

Сигиберт скакал вдоль рядов воинов, выстроившихся для битвы. Снова, как и в прошлый раз, в Тюрингию вторглись авары, запылали деревни и небольшие города. Пошли в рабство женщины и мужчины, умирали от голода брошенные дети, а старики гибли под ударами булав и мечей, как существа бесполезные. Королю, который так и не успел насладиться семейным счастьем, снова пришлось идти в поход. Со всех концов страны тянулось ополчение франков, пришли алеманы, бавары, тюринги, и даже несколько отрядов данников-саксов, до безумия смелых в бою. Они пришли сюда, чтобы почтить битвой бога войны Циу.

Огромное войско смог собрать Сигиберт, ведь его слава полководца бежала впереди него. Тысячи воинов пришли со всего королевства. В центре, как и всегда, стояла его личная дружина, две тысячи здоровяков, одетых в кольчуги и шлемы, с длинными мечами и круглыми щитами. Краса и гордость его земли, они стояли в строю, как скалы, создавая непроницаемую стену из щитов. Сотня самых знатных воинов на конях окружала короля. Остальные были ополчением германцев, вооруженным кто как. Крестьянские сотни[52] выставили положенное число бойцов, которых привели графы. Они расположились по бокам от воинов дружины. На флангах же стояли отряды пришлых германских племен, вооруженные, чем попало, копьями и топорами, по большей