— Польские свиньи! — кричал он, испытывая крайнюю радость от возможности безнаказанно оторваться на безответных хозяевах. — Да вы мне ноги целовать должны!

— Каков мерзавец, — покачал головой Белый. — Они его поят-кормят, а он…

— Да с ним все понятно: законченный негодяй, — махнул рукой поручик. — Я вот смотрю на хозяев. Сдается мне… хотя даже не знаю, что.

Поляки действительно вели себя как-то странно — складывалось такое впечатление, что они скрывают некую тайну.

На ночлег большая часть отряда разместилась по крестьянским домам, а Голицын, Булак-Балахович и немец расположились на сеновале. Офицеры договорились сторожить пленного по очереди, делая вид, что спят. Лейтенант никакого доверия не вызывал, глядел, словно волк из лесу. Легли так, чтобы контролировать немца в случае чего, хоть тот и был связан.

Поручик, лежа на мягком, душистом сене, прислушивался. Рядом ровно дышал корнет, чуть дальше храпел германец. Сквозь эти звуки на улице, за дверями, послышался какой-то шорох. Голицын насторожился. Через пару минут дверь еле слышно приоткрылась, и в проеме, лежа на боку, Голицын увидел перекошенное злобой лицо незнакомого человека. Все произошло мгновенно. В огромных мосластых руках поручик увидел вилы, которые незнакомец, коротко размахнувшись, всадил в грудь немецкому офицеру. Придушенный всхлип свидетельствовал, что удар пришелся как нельзя точно. Следующий удар должен был получить корнет, но Голицын перехватил смертельное сельскохозяйственное орудие.

— Станислав! — вскрикнул он. С первого мига стало понятно, что одному со здоровяком можно и не справиться. Вскочивший корнет подключился к нейтрализации мастера «виловых ударов».

Меньше чем через минуту нападавший, на котором красовалась форма немецкого кирасира, был скручен, однако повел себя крайне забавно. Запас бранных русских выражений у здоровяка оказался просто-таки неистощим. Он-то и выдал его с головой. Офицеры даже заулыбались, хоть ситуация мало располагала к веселью.

— Да свои мы, браток, — улыбнулся поручик. — Ты кто? Откуда?

— Сволочи немецкие! — продолжал разоряться скрученный незнакомец. — За дурака меня принимаете? Убью! — всеми силами он пытался вырваться и на практике осуществить свою угрозу.

— Ну, хорошо, дядя, смотри, — Голицын расстегнул ворот и извлек подаренную Ольгой ладанку святого Георгия и православный крест.

— Чего… — несколько растерялся незнакомец.

— Лейб-гвардии Н-ского гусарского полка поручик Голицын, — представился офицер. — А это мой товарищ, лейб-гвардии корнет Булак-Балахович. Ясно тебе, наконец?

— Ваше благородие… это как же? Царица небесная… — Неизвестного это известие ошарашило до крайности. Испытываемое чувство с легкостью можно было бы сравнить с чувством, испытываемым после удара оглоблей по голове. — На вас же форма германская!

— А на тебе какая? — резонно вопросил корнет.

Незнакомец в изумлении осел на землю.

— Заклинило дядю намертво, — хмыкнул Булак-Балахович, глядя на ничего не понимающего здоровяка.

Перед офицерами был не кто иной, как унтер-офицер Шестаков из группы прапорщика, посланный в свое время на разведку и пропавший без вести. Это он и поведал господам офицерам, окончательно убедившись в правдивости сообщенного ему неожиданного известия.

— … и когда я, значит, осмотрел дорогу и уже возвращался, наскочил я на немецкий патруль, — рассказывал унтер. — Так-то все честь по чести, одет я, как видите, в германскую форму кирасир, однако же прокололся.

— И как же это тебя, братец, угораздило?

— И не спрашивайте, ваше благородие, — сокрушенно махнул рукой Шестаков. — Разговариваю я с ними, ну, конь мой, возьми, да и дерни. Я его по матушке-то обложил, машинально. Язык прикусил, да поздно.

— Не повезло, а, Станислав? — хохотнул Голицын.

— Меня, конечно, связали, да… Ну, где ж германцу супротив русского совладать! — хмыкнул Шестаков, потирая здоровенный синяк на лбу. — Одним словом, распутался я, да и бежал. Погоню наладили, стрельбу, но мне ведь лес — дом родной. А им на лошадях никак неспособно. Вот добрался до хутора, обсказал, что к чему, спасибо, люди добрые укрыли. Хоть под немцами живут, а ненавидят их люто!

— А это кто ж тебя приложил так? — кивнул корнет на «травму». — Патруль, что ли?

— Он самый, — смущенно подтвердил унтер. — Когда вязали…

— Как, ты говоришь, фамилия твоего прапорщика? — удивленно переспросил Голицын у унтера.

— Сеченов. Прапорщик Сеченов, ваше благородие, — ответил тот. — А что?

— Да нет, Шестаков. Ничего…

«Не иначе родственник, — подумал поручик. — Я же помню, как она сама рассказывала, что у нее военных чуть ли не половина родни».

— Так где ты их оставил? — спросил Булак-Балахович.

— Так я покажу, ваше благородие. Карта есть?

— Показывай, — Голицын развернул трофейную карту.

— Вот это самое урочище, — ткнул Шестаков своим коротким пальцем.

— Так это что же получается? — задумался поручик. — Полтора дня пути.

— Ну да… Кстати, ваше благородие, у них беспроволочный телеграф с собой, — сообщил унтер.

У Шестакова теперь отпали последние сомнения, и он, окончательно поверив, что перед ним свои, рассказал все, что ему было известно о танке. Вот эта информация стала для поручика полной неожиданностью. Ведь он-то доподлинно знал о том, что чудо-оружие совершенно в другом месте!

— Танк наверняка там! — убеждал Шестаков. — Ну, не я же это придумал, и не пленный нам это сообщил, ваше благородие. Из штаба сообщили.

— А они откуда узнали? — уставился на него Голицын.

— Не могу знать, ваше благородие! — пожал плечами унтер. — Об этом нам не докладывали.

— Да-а-а, — протянул поручик. — Весело, нечего сказать…

— Мне кажется, это ловушка, Сергей! — покачал головой Булак-Балахович. — Не иначе. Я такие вещи сразу чую.

Поручик задумался. Что же делать — изменить маршрут? Но ведь нет гарантий, что неизвестный ему прапорщик Сеченов до сих пор в том урочище… А может быть, связаться с ним по беспроволочному телеграфу и сообщить об ошибке штаба? Но неизвестно время выхода в эфир прапорщика и частота, на которой вещает. Да и самое главное: где взять еще один беспроволочный телеграф?

Раннее утро только начинало освещать изрытую снарядами, перепаханную свинцом землю. Серое небо медленно, как бы нехотя светлело, но было затянуто серыми, тяжелыми тучами.

На командном пункте немецких позиций в это время присутствовали несколько штабных офицеров во главе с полковником Диркером. Немецкая педантичность отлично проявилась в оборудовании КП. Несмотря на весьма скромную обстановку, все здесь было сооружено надежно, добротно, крепко и находилось строго на своих местах. Офицеры вполголоса переговаривались, став по обе стороны от полковника, рассматривавшего в бинокль русские позиции.