— Ну, а ты чего?

— А я, стало быть, никакого внимания, — продолжил рассказ унтер, хитро поглядывая на слушателей. — Ошибусь, думаю, значит, так мне и надо. А сам селедке этой брюхо распарываю. И не прогадал!

— А чего ж там было-то?

— Чего? Камешки там, бриллианты, вот чего!

— Ну?

— Вот тебе и ну… Таким, значит, образом и учились распознавать. Граница, одним словом. Однако, ребята, таких историй у меня — море, а дело надо делать.

Через десять минут унтер Шестаков, еще раз проинструктированный прапорщиком, отправился на разведку. Вскоре его силуэт скрылся за деревьями. Сеченов, возвращаясь к костру, тихо шел по шуршащей под ногами траве. Окрестности постепенно тонули во мраке, в темном небе зажглись первые звезды. Усевшись на разостланную попону, офицер задумался.

— А вот еще… — зашевелился, не выдержав, еще один любитель поточить лясы. Солдат по фамилии Глазьев был призван из-под Астрахани. Происходил он из потомственных грузчиков и уже успел рассказать о том, что «и дед, и прадед — все были волжскими грузчиками». Выглядел он тоже под стать своей профессии — кряжистый, мускулистый, с широкой спиной и могучей шеей.

— Расскажу я вам, братцы мои, историю, — неторопливо, обводя всех пронзительным взглядом, сказал солдат. — История, что со мной случилась, тоже не абы какая. И хоть камешков там никаких не было, однако рассказать есть что.

— Ну, не тяни, рассказывай! — послышались голоса вокруг.

— Так вот, произошло это в одиннадцатом году. Тогда мы из Астрахани были в Нижнем, на ярмарке, значит. Не приходилось кому на ярмарках тамошних бывать когда?

— А чего? Мало ли ярмарок где проходит? — пожал плечами Сивоконь. — И чего там такого, в твоем Нижнем? Я, к примеру, там не бывал, ну и что там особенного?

— Особенного! Хе! — передразнил его Глазьев. — Таких ярмарок, как в Нижнем, нигде больше на свете нет. Это ж за день не обойти! Я даже говорить об этом не буду, пока сам не поглядишь, то и представить нельзя, да… Но я ведь не о том. Продали мы, значит, арбузы, воблу тоже сбагрили, и получил я денежки. Ну и кое-какую коммерцию мы с ребятами сварганили, да очень удачно. Поработал, как говорится, на славу, а теперь отдохнуть желаю! — встряхнул головой солдат. Он заулыбался, вспоминая былые годы.

— Ну, и что дальше-то было?

— А вот слушай. Встретил я на рынке цыганку. Эх, и девка же была — как сейчас вспомню, аж оторопь берет! — зажмурился рассказчик. — Золотая, одним словом, девка. Все при ней — и здесь, и здесь… Ну, я вокруг нее вьюсь, как пчела вокруг меда.

— А она-то что?

— Так и она тоже… Уж на что, казалось бы, цыганка, а втрескалась в меня по уши. Ну, это мне вначале казалось. Неделя, одним словом, пролетела, словно в тумане, — кабаки, рестораны и все в таком же духе. Все, что было у меня, как ветром из карманов выдуло. Короче говоря, расстались мы с ней. И просил я ее остаться — она ни в какую. Ну, понятно, что с меня взять — гол как сокол. Хотя, конечно, ежели бы я тогда за ум взялся — возможности были наверх выбраться… Только вот на прощанье пристал я к ней как банный лист. Погадай, говорю, мне, Зара. Так ее, значит, звали. А она руку мою взяла, поглядела и говорит: не буду я тебе гадать. Но все ж таки упросил я ее. Она мне, значит, и говорит: ждет тебя война большая, и пули вокруг тебя летать будут, как капли в дождь. И будет у тебя в самом начале войны случай, когда все товарищи твои полягут насмерть, а ты один в живых останешься. А вот что далее с тобой случится, об этом я тебе, Николай, не скажу, как ни проси… Какая война, думаю я себе, что за товарищи полягут? Кто ж тогда о войне скорой представление имел? Только вот так оно и случилось, как Зара мне и говорила.

— А что случилось-то? — поинтересовался голос в темноте.

— Как фронт на запад двинулся, пошли мы заставу германскую снимать. Неудачно тогда все пошло, вкривь и вкось с самого начала. Попали в засаду, всех побило — из пулемета посекли. На мне, ребята, ни царапины. Одиннадцать человек убитых, ни одного раненого, и я — живой. Вот оно как! — торжественно глянул Глазьев на слушателей.

— Бывает… — заключил Прокопенко.

— Ну, а эту цыганку, как ее… Зару-то ты встречал потом когда?

— Не приходилось.

Прапорщик, слушая вполуха солдатские истории, усмехнулся и, обхватив руками колени, уставился на пламя костра. Искры летели вверх, угасая и тотчас сменяясь новыми. Пламя бросало неровные блики, выхватывая из темноты лица солдат. Прапорщик провел по ним взглядом. Вот здоровенного телосложения белобрысый Глазьев, примолкший после того, как окунулся в воспоминания. Вот, подперев щеку рукой, вздыхает Заяц, пскович, находящий общий язык с любой, даже самой свирепой и дикой лошадью. Чуть дальше — Былинкин, уроженец Екатеринославщины, со свежим шрамом на щеке, еще не зажившим после сабельного удара…

С этими людьми ему предстоит еще немало пройти по чужим дорогам, чреватым самыми разными неожиданными поворотами. И кто знает, чем закончится их путешествие…

Мягкая ночная роса ложилась на траву, смешанные запахи разных трав плыли во влажном воздухе болота. Звякала тренога, доносился топот и фырканье лошадей. В ночи слышался протяжный свист какой-то птицы.

Так прошел час, два, три, наступило утро. Все расчетные сроки вышли, но Шестаков так и не появился. Всеми высказывались разные предположения, но легче от них не становилось. Что стало с унтером, можно было гадать, однако выходило так, что теперь оставалось идти без разведки. Но это — следующей ночью.

Мужчину, шедшего по дорожке, усыпанной гравием, трудно было спутать с представителем какой-то другой профессии: с первого взгляда любому было понятно, что перед ним — священник. Одежда, белый воротничок, а главное — специфическое, постное выражение гладко выбритого лица — безошибочно выдавали в нем типичного прусского пастора.

Фольварк, на котором проживал представитель богоугодной профессии, находился в прифронтовой полосе, и хоть грохот орудий здесь не был слышен, атмосфера войны не могла не ощущаться в этой симпатичной местности. Многие из прихожан пастора покинули свои жилища, убоявшись наступающей русской армии. Сам же священник уходить на запад не спешил. Старинная готическая церковь, уже несколько столетий протыкающая небо острым шпилем, была его рабочим местом. Рядом с храмом размещалось небольшое деревенское кладбище. Именно здесь и сейчас во время досуга и трудился священник.

Идя по кладбищенской дорожке, он уверенно направлялся к знакомому ему месту. Это, в общем-то, и неудивительно — деревенский священник, будь он протестантским, католическим или православным, неважно где — в Пруссии, Испании или России — обычно прекрасно знает не только всех своих прихожан, находящихся в здравии, но и тех из них, кто сменил свое земное существование на небесное. Служителю культа приходится столь часто провожать в мир иной многих своих прихожан под слезы и рыдания их родственников, говоря до боли знакомые всем фразы типа: «из земли вышел и в землю отыдешь». Так что расположение могил на кладбище и имена тех, кто возлежит под крестами и могильными плитами, батюшке, ксендзу и пастору прекрасно знакомы.