И почему-то я знала, что он не врет.

Я так надеялся, что работа на семейную корпорацию в Асаде поможет отвлечься от навязчивого желания поехать на виллу на побережье и сначала жестко трахнуть, а потом задушить Меланию Йонсен. И когда отец позвонил мне, сообщив, что дает еще неделю отдыха, продлевая мои свадебные каникулы, я не обрадовался. Скажу больше, я пришел в ярость. Мало того, что меня уже на две недели отодвинули от дел, так я еще и обязан был чуть ли не каждый день отчитываться, как проходит моя семейная жизнь перед толпой родственников, которая приходила в наш с Ранией дом в любое время, кроме ночных часов, и приходилось изображать из себя радушного хозяина и счастливого молодожена.

Но, на самом деле, дела обстояли иначе. Мы с Ранией после первого, не самого лучшего опыта лишения невинности в моей жизни, многократно занимались сексом, который, кроме скуки и удовлетворения физической потребности, ничего принести не мог. Она уже не плакала, но и эмоций никаких не проявляла. Выражение ее лица выражало покорность и смирение. Она старалась, обнимала меня и говорила, что я самый лучший мужчина в мире, но откуда ей было знать… Я был единственным у нее, и я чувствовал фальшь. Рания не успела меня полюбить, но я не ощущал потребности в ее чувствах, более глубоких чувствах, чем есть сейчас. А ведь она моя жена. И что я за муж такой, раз не хочу быть любимым собственной женой? Но я не не хочу. Мне просто плевать.

Лишь отношение платиновой блондинки, которая сидит взаперти на вилле, принадлежавшей раньше другой белокурой пленнице, имеет для меня значение. Точнее, я одержим, помешан на том, чтобы заставить Меланию нуждаться во мне, как в единственном источнике жизни во всем гребаном мире. Смогу ли я когда-нибудь примириться с тем, что она сделала?

Меня раздирают противоречия. Иногда мне хочется искать ей оправдания. Мэл выросла в свободной стране без моральных ценностей. Она просто не знает, что значит верность и преданность, полная покорность и зависимость от своего мужчины, почитание его, как единственного владельца ее жизни и тела. Если бы я оставил ее в Америке, скольким еще мужчинам она дала бы себя трахнуть? Думая об этом, я стискиваю зубы. Хорошо, что в такие моменты Мэл нет под рукой, иначе я не уверен, что смог бы себя контролировать.

Не представляю, как мне удалось сдержаться в прошлый раз, когда она лежала передо мной с голой задницей, согласная на все. Сломленная.

Не зная куда деть свободное время, я навещал конюшни, которые принадлежали моей семье уже многие десятилетия. Лошади были моей второй страстью после бизнеса. И арабский скакун Ветер, которого отец подарил мне на двадцатилетие уже трижды приходил первым во время скачек. Я нанял лучшего тренера для его подготовки, и тот оправдал свои бешеные гонорары. Ветер узнавал меня, несмотря на то, что мы с ним редко виделись. Возможно, лошади умнее, чем многие считают. Стоит мне появится, как он, поднимая морду, шевелит ноздрями, улавливает мой запах и радостно фыркает. Ездить на нем верхом – настоящий экстрим. Кличка дана ему не просто так. Элитный сказочный красавец выдает бешенную скорость, от которой ветер свистит в ушах. Это лучше, чем гоночные болиды по песочным барханам в пустыне. И лучше соколиной охоты, в которой я ни разу в жизни не принимал участия. С соколами заниматься очень сложно. Чтобы приручить птицу требуются годы тренировки, максимум терпения и уйма времени. Ни того, ни другого у меня нет. Сначала учеба, потом работа в Америке, а сейчас я просто не заинтересован, хотя Али, чтобы заслужить очки перед отцом, не раз предлагал дать мне пару уроков. Я вежливо отказывался, стараясь минимизировать общение с ним и остальными братьями. Других избегать было куда проще, чем Али, так как они возглавляли филиалы компании в других странах, а в Анмар приезжали только на семейные торжества или экстренные совещания.

Своего первого арабского скакуна Али получил в тринадцать. Я тоже никогда не забуду свой первый подарок от приближенных отца, после того, как он принял меня в свой дом. Это был белый тигр, альбинос. Хотя считается, что белые тигры не являются альбиносами, мне такого нашли. Ни единого коричневого пятна, слабый, болезненный зверь, не способный к размножению. Я думаю, поиск столь редкой особи занял много времени. Я назвал его Кудра, что значит, сила. Помню, как смеялись надо мной Али и его друзья, бросая в слабого тигренка камни, и пытаясь пнуть при каждом удобном моменте. Нора не забывала уколоть меня фразой, что я получил единственный, достойный меня, подарок, выражающий отношение всей верхушки Анмара к одному из принцев. Мне не было обидно, я был зол, горел от гнева. И я поклялся, что Кудра выживет. И он выжил, стал моим лучшим другом, а потом грозой моего зверинца. Когда мне было шестнадцать он напал на меня, пока я спал. Говорят, что если дикое животное вкусило крови своего хозяина – назад дороги нет. Не знаю, что на него нашло. Возможно, почувствовал запах крови, потому что накануне я подрался с Али, который, в очередной раз, пытался установить свое превосходство в доме. Тогда, я сломал ему нос во второй раз, с огромным удовольствием, чувствуя злорадное удовлетворение от того, что, не смотря на разницу в пять лет, я сильнее его по всем показателям. Меня наказали потом, но я даже не заметил ударов. Меня могли избивать, только связав предварительно, иначе справится с nemr abiad[13] было невозможно. Именно в шестнадцать я получил свое прозвище. И оно не было насмешкой. Уже нет. Я научился внушать страх и уважение. Друзья Али давно перестали задирать меня, поняв, что я могу быть куда агрессивнее дикого тигра, который жил в моей комнате, как комнатная собачка.

* * *

Между прогулками верхом и гонками по пустыне на мощных внедорожниках, которые любят устраивать от безделья сыновья других миллиардеров Анмара, я посещал благотворительные мероприятия, где постоянно сталкивался со своим дражайшим братом. На людях Али всегда вел себя безукоризненно и вежливо, но мы оба знали, что на самом деле испытываем друг к другу.

Я ничего не забыл.

Я не из тех, кто подставляет вторую щеку.

Мать учила меня, что все люди заслуживают прощения. Однако не смогла простить моего отца. Поэтому я имею право не верить тому, что она говорила.

Жизнь показала, что женщинам, вообще, нельзя верить.

А тем, которым можно – верить неинтересно.

Я хранил верность своей жене ровно полторы недели со дня свадьбы.

После очередного молчаливого вымученного акта «любви» практически всухую, я сдался своей природе и отправился на виллу к своей неверной лживой пленнице. Однако, как только я пересек границы резиденции, мои планы изменились.

Я не собирался отказываться от секса, но решил, что Мэл еще не усвоила урок, и хорошенько помучить ее будет правильным решением. Она не должна чувствовать, что имеет надо мной власть, что я все еще желаю ее с безумной одержимостью пятнадцатилетнего подростка. Пусть дрожит и боится. Мечется от страха и непонимания, от безысходности и шаткости своего положения. Я могу сделать с ней что угодно и когда угодно. Поэтому спешка только покажет мою неспособность противостоять своему желанию разложить ее на подушках, и ночь напролет заставлять ее кричать мое имя до тех пор, пока не сорвет голос, пока не станет умолять меня остановиться, как делали это другие шлюхи, когда я терял контроль.