– Прошу внимания! – провозгласила Звезда. – Прямо по курсу – Белый Гигант. Возьми влево, близко к нему подлетать не стоит.

– А кто это – Белый Гигант?

– Белые Гиганты – это очень горячие звезды. Немыслимые температуры, неконтролируемые выбросы энергии… Они зачастую одиноки просто потому, что ничего живое в радиусе их влияния не выживает. Считается, что звезды вдохновляют Творцов на гениальные произведения. В принципе так и есть – но в случае с Белым Гигантом Творцам нужно держаться на почтительном расстоянии.

– А ты близко знакома с этой Звездой?

– Не то чтобы близко, но историю ее знаю и тебе расскажу. Тебе это вряд ли грозит, но кто знает? Опыт всегда пригодится.

Две музы

Муза посещала Григория регулярно. Он чувствовал ее приближение заранее, еще издалека – по мурашкам, которые начинали в панике метаться по коже и заставляли дыбом вставать волосяные покровы.

Да, она была невероятно энергичная, его Муза. Пространство вокруг нее было наэлектризованным, и Григорий всегда втайне опасался, что его может дернуть током в 2000 вольт – сгоришь и не заметишь, так что лучше держаться подальше, отстраниться, только по возможности незаметно. Ясное дело, Музу лучше было не сердить и не выводить из себя, и Григорий затаивался, прикидывался ветошью. Мол, лежу тут в углу, не отсвечиваю, творю себе потихоньку…

Но не тут-то было! Муза врывалась в кабинет – яркая, как комета, мощная, как цунами, неукротимая, как тайфун, – сметая на лету плохо лежащие предметы, случайные мысли и недооформившиеся идеи. Пахло раскаленной лавой, горящей древесиной и серой – как от вулкана.

– Творишь? – вопрошала Муза.

– Тво… творю, – робко отчитывался Григорий.

– А ну-ка, покажи, что у тебя получилось! – командовала Муза. – Нет, лучше почитай мне сам, я послушаю.

Григорий брал в руки листочки и старательно, с выражением читал. Муза, подперев рукой голову, внимала. На ее лице отражались все чувства и эмоции: она то смеялась, то плакала, то радовалась, то грустила, а иногда впадала в глубокую задумчивость. Дождавшись окончания, она обычно вскакивала с места, не в силах сдержать эмоций:

– Григорий! Ты гений, Григорий! Тебе надо творить! Ты мог бы стать Великим, нет – даже Величайшим! Да что там «мог бы» – ТЫ МОЖЕШЬ! И я сделаю все, чтобы это свершилось и ты по праву занял свое место на Парнасе! Я поддержу тебя, Григорий, я вдохновлю, я создам тебе все условия! Только твори, только не останавливайся!

– Да, да, – послушно кивал Григорий. Муза вдохновенно металась по комнате, и ее скорости были едва доступны его восприятию. Клубился дым, щелкали электрические разряды, сыпались искры, прожигая микроскопические дырочки на ковре. Иногда ему вообще казалось, что она носится взад-вперед на помеле. Но эти спецэффекты, разумеется, нужно отнести на счет его богатого художественного воображения.

– Григорий! Поклянись мне, что ты вот прямо сейчас сядешь и напишешь нечто эпохальное. Не хуже этого, а лучше! То, что будет играть на самых тонких струнках души, заставляя людей плакать, смеяться, переживать и, главное, думать. ДУМАТЬ, Григорий! Ты понимаешь?

– Я… да, – мямлил Григорий, пряча глаза. Он не очень понимал, потому что не успевал за полетом мысли Музы – ни по скорости, ни по высоте, ни по накалу страстей.

– Я верю в тебя, Григорий! – с чувством говорила Муза, приобняв его за плечи. – Ты гениален, хотя сам этого не знаешь и не понимаешь. Но достаточно того, что это знаю я. Я не дам тебе закиснуть, замереть, забыть твое великое предназначение. И помни: я всегда рядом, только позови! Нет, даже не зови (не стоит отвлекаться от творчества!), я сама приду и все сделаю. В смысле вдохновлю и обеспечу. Ты только твори! Мы еще будем богаты и знамениты – ты и я, твоя Муза!

– Да, конечно, я сейчас прямо и сяду, – покорно обещал Григорий.

– Ну все, твори, не буду тебе мешать. А мне еще надо позвонить Лёльке и вдохновить ее, а то у нее опять в жизни полный застой. Не могу вынести, что у моей лучшей подруги – застой. Она обязательно должна стать богатой и знаменитой, она же умница и этого так достойна!

– Да-да, конечно, иди, Лёлька так нуждается в твоей поддержке! – искренне поддерживал Григорий.

– Спасибо, милый, что ты меня понимаешь и не обижаешься, – растроганно прижимала его к груди Муза. – Ты самый понимающий муж на свете, честное слово! Если бы я могла, я бы вдохновляла тебя каждую секунду, днем и ночью, без отпусков и перерывов на обед!

– Что ты, что ты, тебе же тоже надо отдыхать, – испуганно лепетал Григорий. – Иди, конечно, иди, Лёлька же ждет!

Когда дверь кабинета закрывалась, Григорий без сил падал на диван и долго тупо глядел в потолок. После налетов Музы ему казалось, что его высосали до дна. Жизненной энергии оставалось только на то, чтобы дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох… Какое уж тут творчество! Он размышлял о том, хотелось бы ему стать богатым и знаменитым, и не мог найти ответа. Он уже давно перестал отличать, где желания Музы, а где его.

Чаще всего в присутствии Музы он вообще чувствовал себя маленьким мальчиком, на которого возлагаются Большие Надежды. Такие большие, что вынести их на себе просто невозможно (нечего и пытаться!), и они придавливают к дивану, как могильный камень. Но вот творить… творить ему порою хотелось, это да. Не для того, чтобы стать богатым или знаменитым, а для себя, для души. И не каждую секунду, как требовала того Муза, а по вдохновению. Вот сейчас он отдышится, отдохнет, наберется сил, и тогда…

…За окном уже смеркалось, когда в форточку легонько постучали. Он кинулся, распахнул ее, и в комнату впорхнуло легкое, невесомое, почти невидимое создание в легком хитоне и с лирой в руках. Вместе с гостьей в комнату просочился легкий запах весенних цветов, ветра, дождя и далеких морей.

– Привет! – шепнуло летучее создание, взяв тихий аккорд на своем музыкальном инструменте. – Музу ожидаем?

– Ожидаем, – ответил Григорий, против своей воли расплываясь в довольной улыбке. – Давно ожидаем. Целый день и всю жизнь.

Его душа развернулась и затрепетала в предвкушении. Откуда ни возьмись, появились слова и образы, которые сразу стали сплетаться в причудливые узоры, укладываться в строки и четверостишия. Им нужно было срочно дать место на чистом бумажном листе.

– Твоя не ворвется? – осведомилась муза (такое уже случалось, и тогда музе приходилось срочно включать режим полной невидимости и неслышимости).