Отомстить ТОМАСУ ПИРСОНУ, КИТОБОЮ И КУПЦУ, чье покосившееся надгробие высветил из темноты слабый лучик ее фонарика. Вот он, супруг Катерины, отец Анны и (неразборчиво). Бедная неразборчивая Мэри: отвергнутая любовником, убитая собственным отцом, и даже само ее имя — какая-то жалкая пара дюймов на поминальном камне — за двести лет стерлось равнодушными ветрами Северного моря. Шейн опустилась на колени и копнула землю у камня садовым совком.

Ей уже представлялся броский заголовок на первой полосе завтрашнего «Вечернего Уитби»: ОСКВЕРНЕНИЕ МОГИЛЫ! ВАНДАЛЫ НА СТАРОМ ЦЕРКОВНОМ КЛАДБИЩЕ!

Даже пьяная вдурагину, Шейн очень скоро сообразила, что ее грандиозный план — выкопать Пирсона из могилы и зашвырнуть его кости в море — был изначально неосуществимым. Одного крошечного совочка — даже вкупе с ее неизбывной яростью — было явно маловато, чтобы разрыть могилу.

Шейн с досадой отшвырнула бесполезный совок — пусть ее вычислят и арестуют, если местной полиции больше нечего делать! Тупые провинциалы! Вне себя от ярости, она бросилась к выходу из аббатства и, конечно же, грохнулась со ступеней, как только ступила на лестницу. Хорошо еще, что она пролетела лишь пару ступеней — но ладони с запястьями содрала в кровь.

ЖЕНЩИНА С АМПУТИРОВАННОЙ НОГОЙ СЛОМАЛА ШЕЮ НА ЦЕРКОВНЫХ СТУПЕНЯХ. Нет, только не это. Что угодно — но только не это.

Она кое-как доковыляла до середины лестницы и присела на каменную скамью, полной грудью вдыхая соленый воздух. Десять глубоких вдохов — отрезвляет не хуже глотка крепкого кофе. Шейн решила, что будет сидеть здесь на лестнице и вдыхать просоленный кислород, пока не почувствует, что уже можно идти — что теперь она сможет вернуться в гостиницу без приключений.

Пару минут она просто сидела, вдыхая воздух и пытаясь стряхнуть песок с содранных ладоней. Скамья стояла у края каменной площадки, на которую поколения и поколения скорбящих опускали гробы своих близких, чтобы в последний раз передохнуть на пути к церковному кладбищу у часовни святой Марии. Шейн смотрела себе под ноги — под ногу — под ноги, черт, в общем, смотрела на эту площадку и думала, сколько людей прошли здесь до нее, сотни, может быть, тысячи жителей Уитби, уже давным-давно мертвых. Давным-давно.

— Я же тебе обещал, — прошептал мужской голос у нее за спиной. — Я тебе обещал, что отнесу тебя на руках вверх по лестнице. И вот я пришел, чтобы выполнить обещание.

Шейн испуганно обернулась — и окунулась в зловещее, неземное свечение, что заливало всю лестницу от площадки и выше, словно дальний свет фар. Над ней склонился мужчина — полупрозрачная белая фигура. Да, прямо сквозь его тело Шейн видела темные окна и крыши домов внизу — пусть и едва различимые, но они были видны.

Она безотчетно ударила кулаком в эту полупрозрачную грудь, но не почувствовала удара — и мужчина исчез.

Шейн более или менее пришла в себя только к полудню. До этого она просто лежала пластом на кровати, наблюдая за медленным передвижением луча света, что струился в окно: сперва он был тусклым, рассеянным, почти белым, и освещал только часть пола у дальней стены, но постепенно набрал силу и цвет — и захватил уже стол, и стул, и синий пластиковый пакет у стола. Периодически Шейн вставала, чтобы прополоскать рот водой. На большее ее не хватало. Будь она бенедиктинской монахиней, она бы сейчас не стонала и не мучилась бы похмельем, а давно бы уже молилась у себя в келье, безучастная ко всему, что происходит снаружи, за стенами монастыря — ко всему, кроме солнца, что величаво проходит по небу, невидимому изнутри.

Сегодня они должны встретиться с Маком в Миссии Уитби, но Шейн уже поняла, что она никуда не пойдет. Просто не сможет. При всем желании. Так что встречу придется перенести на завтра — когда она снова вернется в страну живых.

Она подумала, что надо бы позвонить Нине и объяснить, почему она не пришла на раскопки и сегодня, наверное, уже не придет. Но если не принимать во внимание обыкновенную вежливость, тогда какой вообще смысл звонить? Что она не пришла на работу, это и так очевидно, да и что она скажет? У меня, кажется, грипп. Или, может быть: У меня жуткий бодун. Или если совсем уже начистоту: Наверное, вам надо искать мне замену. А то я тут подумала… может, мне стоит покончить жизнь самоубийством, пока я еще в состоянии это сделать. Шейн представила, как она ковыляет к телефонной будке у Кедмоновой Тропы и говорит в трубку эти слова. А потом она вспомнила, что сегодня суббота. Ее никто и не ждет…

Кроме Мака и Адриана.

Шейн взглянула на часы. Время — полпервого. У Мака наверняка есть чем заняться, кроме как дожидаться ее в кофейне. Она уже поняла или, вернее, она ощущала нутром, что, помимо прочих типично мужских заморочек, в нем была и такая черта: тяга к женскому обществу и раздражение на всех женщин скопом, что они тратят впустую его драгоценное время — сочетание, характерное для большинства мужчин. Может быть, не дождавшись ее в Морской Миссии, он все же решится пойти на большую жертву и поднимется до аббатства — в надежде встретить ее по пути. Может, он даже заплатит 1,7 фунта за вход, чтобы поискать ее на территории аббатства. Или, может быть, вопреки здравому смыслу и пресловутой женской интуиции, он влюбился в нее без памяти, и будет сидеть там, в Миссии, до самого вечера, пока кафе не закроется, и его не попросят освободить помещение — такого печального и одинокого молодого человека, которому не с кем провести субботний вечер, кроме как со своим псом.

Может быть, может быть…

Но одно она знала наверняка: как хорошо, что она ему не говорила, где она остановилась. Ей нужно убежище уголок, куда можно забиться — пусть даже это убежище представляет собой тесный гостиничный номер, насквозь пропахший перегаром.

И что самое странное: хотя у Шейн было стойкое ощущение, что все ее тело испускает ядовитые спиртовые пары и голова просто раскалывалась — так что Шейн даже боялась лишний раз пошевелиться, — ей было не так уж и плохо. То есть, конечно, ей было плохо. Но Шейн боялась, что будет гораздо хуже. Самое главное, этой ночью ей вообще ничего не снилось. Никаких жутких кошмаров — не считая той галлюцинации на лестнице. В первый раз после несчастного случая в Боснии Шейн проспала всю ночь, и никто ее не искалечил и не убил. Эти часы блаженного забытья, которые все остальные люди воспринимают как должное, для Шейн были просто подарком судьбы, и она очень надеялась, что это еще повторится. Когда-нибудь.

Злость и отчаяние прошлой ночи, когда Шейн кошмарно разочаровалась в людях и, наверное, в первый раз в жизни испытала такое глубокое отвращение к человечеству в целом, тоже как будто прошли. Если вчера у нее было чувство, что ее по уши окунули в грязь, то сегодня она очистилась. Внутри у нее образовалась какая-то странная пустота, как будто весь хлам, накопившийся в сердце за целую жизнь, вдруг куда-то исчез. Она была как ребенок, который только родился на свет: она еще ничего не знала об этом мире, и ей надо было дождаться подсказок извне, накопить впечатлений и опыта — чтобы понять, что же это за мир.

Это было странное ощущение, но не сказать, чтобы совсем неприятное.