сидеть теперь не на чем. К концу рабочего дня он постоянно прижимался к стене, чтобы ненароком не упасть. Ведь если упадет – вряд ли поднимется сам, а помощи ждать не от кого. Из последних сил он вытаскивал мусорные мешки с отходами и волок до тележки. А там, где никто не видит, он терзался желанием отыскать что-нибудь уцелевшее и поживиться этим. Но как же гадко представлять, что он вновь роется в мусоре и пожирает объедки. Нет, он начал новую жизнь, а в ней нет места таким поступкам. С титаническим усилием он прикусил желание, опрокинул тары в контейнер и гордо ступил прочь.

Проходя мимо книжного киоска, он остановился и нащупал рукой в кармане сложенную купюру. Подойти?

Пухлыми руками Жанна неторопливо поправляла товар на стеллажах и закрывала окна решеткой. Савва неуверенно двигался к ней. Не возникало вопросов, как начать разговор, да и вообще о чем говорить. Ведь обычно на него даже не смотрят. Но терять нечего. Не заговорит и ладно! В оцепенении он встал перед ней и молча разглядывал ее вздутые вены на ногах. Она покоробилась. Рабочий день окончен: она свободна от общения с людьми.

«Привет, Жанна, – начал он робко, – я сегодня столько денег получил и…» – он поднял голову и столкнулся с бешеным, озлобленным взглядом. Ее лицо покраснело, руки затряслись в судорогах. С губ срывались какие-то слова, но она так вскипела от злобы, что не могла их выговорить.

«Ах, ты! Жирдяй! – вырвалось у Жанны, – убирайся отсюда, жирдяй!»

Ошарашенный он хотел пуститься в бегство, но от усталости ноги не слушались. Он развернулся и поплелся прочь. За спиной разрывался злобный смех. «Это над тобой, слышишь? Точно над тобой», – говорил внутренний голос, и Савва не спорил.

Хотелось тут же удавиться. Он доковылял до автобусной остановки. Нахмурил лоб и старался всеми силами отогнать навязчивые мысли. Он зарекся идти пешком, но стоит и ждет автобуса. Он хочет измениться, но дает слабину в первый же день. Он раскис при малейшей неудаче и опустил руки, даже не поборовшись.

«Прочь, мысли! Прочь!» – думал Савва и заглядывал вдаль в надежде, что автобус вот-вот появится. Если он нарушит обещание – мысли перестанут терзать, вместо этого он привычно пристыдит себя. Легче согласиться с порядком вещей, нежели его изменить.

Подошел автобус.

О, как же он хотел зайти в него, но хотел и найти силы идти пешком. Он зашел и суетливо пробрался к свободным сиденьям. Хотел подумать, что ненавидит себя, а подумал, что ненавидит судьбу. В голове стало тихо, но неприятно засвербело в животе. Это не голод. Так проявлялась его ничтожность. Через пыльное окно автобуса он смотрел на серые панельные дома, на стройных людей, которые весело ходили по зеленым лужайкам. Смотрел, как они грациозно расхаживают, будто им в удовольствие. Смотрел, как они игриво бегают, будто им это приятно, и не понимал ничего. Но хотел так же, как и они, свободно передвигаться и радоваться.

Третий этаж. Он и не посмотрел в сторону лестницы. С полным безразличием вызвал лифт, поднялся на четвертый этаж и прихрамывая спустился к себе. Из кухни доносился ароматный запах ужина. Но есть не хотелось. Даже слегка подташнивало. Однако ноги сами привели на кухню, а руки брались за столовые приборы и пичкали рот едой.

Он не доел. Никогда такого не было, и он испугался: вдруг увидит мама, она ведь заставит доесть, заставит через силу пропихнуть еду в глотку и проглотить. Мельком поглядывая на дверь, Савва сложил остатки еды в пакет и выбросил в окно. Выбросил и почувствовал, как жжет презрительный взгляд матери. Он с ужасом обернулся, но никого не оказалось.

Он улегся на кровать и впервые за долгое время не ощущал тяжести в животе. Удивительно! Он будто преобразовался, но как? Может, прогулка так действует? Или загруженный рабочий день? Или то, что он не переел на ночь? Вместо тяжести появилась незнакомая легкость. Как же она приятна! Воодушевление вновь нахлынуло. Все-таки это правда, а то ложь. Моя жизнь в моих руках, а не под властью злого рока. Он заснул в бредовых мечтаниях, не включая телевизор.

В слипшиеся гноем глаза засветило солнце. Савва лежал и не мог пошевелиться. Болезненная ломота пронзила, словно острые пики впились и сковали тело. Он забеспокоился, не заболел ли? Он попытался встать, но в конечности врезалась нестерпимая боль. Вскрикивая сквозь стиснутые зубы, он приподнялся, сел на край и нагнулся к полу. Ныли ребра, но согнув тело, дышать стало легче. Он не понимал, что с ним происходит. Сквозь боль он собрался и пошел на работу. Пока он спускался и корчился от жутких спазмов в ногах, терзался сомнением: пойти ли ему пешком или сесть на автобус? При таком раскладе он с чистой совестью себя оправдает.

На остановку подъехал автобус и остановился. Он как бы подзывал Савву к себе. Будто автобус подначивал смириться, сесть внутрь и ехать до работы в удобном сидении. Савва опустил руку в карман и нащупал купюру. Вспомнилось лицо того незнакомца в фетровой шляпе. Непонятно почему, но в этом лице Савва черпал вдохновение. Ему захотелось стать таким же, надеть костюм в вертикальную полоску и помогать обездоленным людям. Он сжал купюру, пропустил автобус и отправился пешком.

Он шел бодрым шагом, не оборачивался и старался затушить ломоту в теле. Только мысли увлекали: ведь предстоит целый день простоять на ногах – как он тут же пресекал эти жалости к себе.

Савва не остановился и даже не взглянул на книжный киоск, а скользил мимо Жанны самодовольной походкой. Стройный официант при встрече хотел бросить язвительный упрек, но скривился и промолчал. Он увидел в глазах Саввы то, чего доселе не замечал. Уверенность.

Рабочий день пролетел в мгновение. Над ним почти не насмехались, или он просто не заметил. Все мысли Савва концентрировал на работе и внутренней цели, а не на привычных желаниях поскорей закончить и не проснуться следующим утром. Он погрузил тары пищевых отходов на тележку и, заметив, как в сознании появились низменные желания, укусил указательный палец до крови.

Савва вдоволь надышался свежим воздухом, выпуская из груди прокуренный осадок. Он готов повалиться на асфальт и тут же уснуть, но, еле ступая, с гордостью оставил автобусную остановку позади.

В подъезде дома он почувствовал нечто, что казалось давно утраченным. Помимо щекотки в животе, он чувствовал животворящую радость. Как она проникает сквозь него и выплескивается фонтаном наружу. Туловище содрогнулась, будто в безмолвном смехе, а