Этот рефлекс наблюдается примерно у половины детей. Когда ребенок переходит дорогу, то сначала поворачивает голову одну сторону, а за серединой дороги — в противоположную: влево, потом вправо. Нейроизмерения показывают, что дитя вертит гол вой в инстинктивном ожидании опасности. Какой? В какое время она проявляла себя как устойчиво повторяющийся раздражитель? В твое время у детей был такой рефлекс?

БЕРН. Хм… Рефлекса не было, но как раз существовала причина его возникновения: правила движения по улицам и дорогам. Они и закрепились. Исследуемые вами младенцы — потомки горожан или жителей пригородов. И тем, и другим приходилось, пересек дороги или улицы, смотреть в оба: то влево, то вправо — чтобы не оказаться под колесами.

ИНН и ЭТ. Как, разве машины тогда не уступали дорогу людям?!

ИНН. Что-то очень уж просто. Не путаешь ли ты? Ведь у части детей мы наблюдаем и «аномальный рефлекс перехода»: поворот головы сначала вправо, а за серединой дороги — влево…

ЭТ. Да ведь отворачиваясь от Опасности — от машин, по-твоему, — не уцелеешь! Такое поведение не могло закрепиться рефлексом у потомков, закрепляется способствующее выживанию.

БЕРН (с улыбкой). По теории — правильно. Но историческая практика была такова, что в одних странах было правостороннее движение, а в других — в Британском содружестве наций, например, — левостороннее… Знаете что: проверьте реакции детей с «рефлексам перехода» на зеленый и красный свет. Смысл его во всех странах был одинаков. Если реакции у тех и других детей совпадут, то и спору конец!

ЭТ. Хорошо, проверим. Спасибо, Аль.

ИНН. Спасибо, Аль, прощай!

3. Берн, Ли и уверенность

Это было утром. А сейчас, во второй половине дня, Берн и Ли летели к месту, где в пустыне, а затем в лесу находилась его шахта и кабина-снаряд, где состоялась встреча профессора с будущим, Берн — показать, а Ли — посмотреть на место подвига и страдания своего любимого. Потому что да — теперь Аль ее любимый. Навсегда-навсегда!

Все получилось так неожиданно. Она все настраивала себя полюбить Эоли, только хотела его еще поморочить — уж очень было занятно, как он, сильный, интересный, всеми уважаемый, теряется перед ней до искательности. Настраивала-настраивала — а потом появился Аль. И было жаль его, искалеченного, и страшно, что не спасут. А потом очень интересно было узнавать и понимать, хотелось, чтобы ему было хорошо и не одиноко. И наломала таких дров, самонадеянная девчонка! Прибавилось чувство вины, огорчение, что несовершенен, и радость, когда Аля удачно преобразовали в машине-матке. Радовалась больше, чем чему-либо. И поняла, что прикипела сердцем, что дорог. Влюбилась, втюрилась по самые уши. Навсегда-навсегда.

Для Берна все получилось не менее неожиданно. Не то чтобы он не был влюблен в Ли — был. Почти так же, как и в Ис, Ан: как чувствовал сердечное влечение едва ли не к каждой женщине здесь.

А Ли по юной неопытности приняла его общее влечение за влечение именно к ней — и взяла инициативу в свои руки. Но и в этом она была права: уж ею-то профессор любовался более других. Только считал, что шансов на взаимность у него не более, чем на взаимность со звездой.

…Да, он изменился за минувшие месяцы, Альфред Берн. Осмотрелся, обжился в новом мире. Стал спокойней, солидней.

Вот они летят невысоко над лесом при попутном ветре. Ли резвится, вьется ласточкой, подтрунивает над его манерой степенно взмахивать крыльями: «Ты будто буксируешь целый состав!» А он просто летит — спокойно и экономично. Поэтическое отношение к полетам у него давно минуло: неплохой способ передвижения, но… за рулем автомобиля он чувствовал себя не хуже.

И, паря на крыльях, Берн с удовлетворением думает (как думал бы за рулем своего автомобиля), что между Кубой, откуда с ним связывались эти двое, и Гоби, что ни говори, полный диаметр планеты: ближе не нашли человека, который внес бы ясность; и что если его мнение подтвердится (а так и будет), то им придется прекратить бесперспективные изыскания, а ему ИРЦ начислит еще некую толику биджей.

Берну крупно повезло со способом анабиоза: подобный, с использованием бальзамирующего газа, применяли в астронавтике для экономии времени жизни при дальних полетах. Факт его появления красноречиво утвердил его пионером этого дела; получилось, что Берн внес вклад, который наиболее ценили в этом мире, — вклад творчеством. Да еще в такую важную область деятельности. ИРЦ, подсчитав экономию, начислил в «фонд» Берна изрядное количество мегабиджей.

…Денег не было — но счет был. Да и странно, чтобы в мире, где считали тонны, ватты, парсеки, штуки, гектары, не измеряли бы количество труда и творчества и не имели для этого единиц. Такая единица была отличной от прежних стихийно-меновых, сделочных: она шла от понятий «антиэнтропийность», «расширение возможностей». Поскольку такое расширение сводится в конечном счете к овладению все большими знаниями и все большей энергией (или, что то же, к уменьшению расхода ее и к устранению заблуждений), то и название единицы совмещало меру того и другого — «бит-джоуль». Сокращенно — бидж. Сам этот квант человеческой деятельности был мал, практический счет шел в кило-, мега- и даже гигобиджах.

Не так и важен был для Берна мегабиджевый фонд, не пропал бы он и без него. Проблемы добывания житейских благ, так много сил и нервов отнимавшие у него прежде, здесь не существовали. «Ущемления» не имевших или имевших малый творческий и трудовой вклад касались более сторон моральных: считалось неприличным жить в кредит после тридцати лет, неприлично было и, живя в кредит, заводить детей; не стоило таким «должникам» и претендовать на участие в интересных сложных работах… И в этих немаловажных признаках Берн оказывался в более выигрышном положении, чем многие другие, особенно молодые. Он мог даже, взяв на себя недостаточность вклада Ли, завести с ней семью.

Вот только следует ли? Пара ли она ему?

Конечно, ему хорошо с ней, он за многое ей благодарен. Именно Ли — а не консультации и не биджевый фонд — сообщила ему уверенность, ту главную уверенность в себе, которую черпает мужчина в любви женщины. Все эти дни он обнимал ее с чувством покоя и владычества, как Вселенную. С ней Берн почувствовал, что обеими ногами стоит на этой земле. Но… хорошо сейчас не значит хорошо всегда.

Нет, жить в этом мире было можно. Вполне. Берн на лету вспоминал мысль, с которой начинал свой опыт: если он удастся, то тем самым он, Берн, так высоко поставит себя