— В Писании сказано: «Всякая тварь да славит Господа». Да только нет ли ереси в том, что тварь бездушная кладет на себя православный крест?

— Было у меня, как не быть? — почесал в затылке Сопун. — Да забылось мое крестильное имечко: с младенчества все мне «Сопун» да «Сопун». Я вот что сделаю: я тебя в свою охотничью лесную избушку препровожу, это все одно мне по пути. Вот Михайло Придыбайло тебя отвезет. А в избушке у меня и еда для тебя найдется, и мазь лечебная, чтобы ноги твои помазать. И не замерзнешь, пока я не вернусь: есть печка и дровишки к ней на первое время. А в лесу вокруг полно сушняка.

Чернец испуганно поглядел на медведя и перекрестился: не уподобится ли он, грешный Евстратий, девочке Маше из сказки? Это ведь только в сказке Маша медведю всего лишь пироги пекла: всем взрослым понятно, чем он с нею занимался. А Медведь, увидев, что новый знакомец решил с ним поиграть, захлопал от удовольствия лапой об лапу, будто в ладоши, и сам снова принялся креститься. Не понравилась чернецу Евстратию сия явная приязнь к нему огромного зверя, ох, не понравилась. Вслух же сказал о другом:

— Век за тебя буду Бога молить, спаситель ты мой бескорыстный. Да только как сможет твой медведь меня отвезти, если у него мертвое тело на волокуше?

— А батя мой уже возле колодца сидит. Подождет здесь нас с Мишею мой покойный батя Серьга, — повторил Сопун погромче, чтобы и живой мертвец услышал. — Кстати, вспомнилось. Михайло Придыбайло, а не приметил ли ты, куда это Змей и Зелёнка подевались?

Медведь заурчал, показал лапой в сторону березовой рощи, а потом склонил голову набок на сложенные передние лапы и закрыл свои маленькие глазки.

— Спать улеглись? Это до обеда? — изумился Сопун. — Однако же и молодежь пошла, святой отец. Вот уж поистине молодо-зелено.

Чернец был тоже неприятно удивлен, не без того, но предпочел промолчать. Во-первых, в чужой монастырь со своим уставом не суйся. А во-вторых. Собирая в мире подаяние для обители, давно убедился отец Евстратий, что слишком скромно, прямо-таки по-дурацки бестолково провел свои юные, перед пострижением еще, годы. А теперь и вспомнить нечего.

Серьга сидел у колодца неподвижно, чтобы не ставить сына в неловкое положение. А Сопун, весьма за то бате благодарный, перекатил чернеца на волокушу и показал сметливому Медведю еле заметную тропинку, по которой тому надлежало двигаться.

— Тащи, Михайло-богатырь, я вас скоро догоню. Мне тут надо на пожарище одну вещь поискать, авось не сгорела.

Мотнул Медведь головой, впрягся в волокушу и поволок ее засыпанным пеплом промежутком между черными квадратами на месте сожженных строений.

— А меня отцом Евстратием, чернец я КиевоПечерского монастыря. Теперь, впрочем, вот уже несколько лет как лаврой его именуют… А каково твое христианское имя?

— Хозяин! Милый! — закричал вдруг монах с волокуши. — Христом Богом тебя молю, не дай пропасть! Не оставляй меня наедине с лютым зверем!

— Неча, отец Евстратий! — махнул ему рукой Сопун. — Не съест он тебя, вот увидишь.

Наконец, на дальней стороне полянки Медведь проломался бодро сквозь кусты дикой смородины, протащил на тропинку волокушу, и хитрец Сопун вздохнул свободно. Времени нельзя было терять, и он огляделся.

— Кис-кис, кис-кис, — позвал. И черта помянув, поправился: — Дедушка домовой, поди сюда, не бойся!

Голый безволосый старичок тотчас же встал перед ним как лист перед травой. Уж кому-кому, а Сопуну уж точно не до смеха тогда было, но и он еле удержался от улыбки. А домовой подбоченился и запищал:

— Это что же у тебя делается в хозяйстве, Сопун! Как же ты позволил себе избы и все постройки на дым пустить! И куда ты, идол, разогнал своих домашних? И где мои любезные Гривка и Воронок, где Савраска — неужто в конюшне сгорели? Горелым мясом на поляне в нос шибает!

Склонил Сопун голову перед Домашним дедушкой и ответил почтительно:

— Добрый нюх ты сохранил, Дедушка, а вот я что-то перестал запахи различать. Если горелым мясом несет, так это от коров и теляток наших, что в хлеву сгорели, да и псов наших, Брехуна и Хватая, супостаты, убив, в огонь вкинули. Да и тебя они же чуть не запекли в печи. А все мои домашние в колодце мертвые лежат, один я, пулей застреленный, спасся. Гривку и Воронка увели они же, супостаты, а Савраску в телегу с нашим скарбом запрягли.

— Ой-ей-ой-е-ей! — схватился за голову старичок.

А Сопун тяжело упал на колени. Прижал руки к груди, заговорил торжественно:

— И тебя, Дедушка, всеми богами, которых помнишь и которых чтишь, молю! Побеги, Дедушка, вослед супостатам, отбери у них хоть лошадей наших с телегою! Далеко уйти они не могли, Лесной хозяин их сейчас по проселку кругами водит, на дорогу на Путивль, на Бакаев шлях, не допуская. А мы их с покойником-батей порешим по одному, на куски порвем и по лесу раскидаем.

— Ай, беда! Ай, беда-то какая! — хлопнул старичок себя по безволосым ляжкам. — Разом мы с тобою всего, что имели, лишились, бедный ты мой Сопун! А лошадок я приведу, приведу — мало, что ли, я их чистил, мало им гривы в косички заплетал, мало ли ворованным овсом втихую подкармливал? Только скажи, куда их, дорогих моих животинок, привести?

— Веди сюда, Дедушка. А если я раньше управлюсь, мы с Михайлой Придыбайлой и батей встретим тебя на проселке. Вот батя мой тебе, если хочешь, подробнее про нашу беду расскажет.

Тогда прогудел живой мертвец Серьга из-за сруба колодезного:

— Беги, беги, сынок, немного у нас времени. Сколь бы наш захолустный леший ни хорохорился, ему одному не удержать супостатов на проселке надолго.

— А вот за тем поворотом и наши, — облегченно вздохнув, объявил Бычара.

Пан Ганнибал кивнул, соглашаясь. Дороги назад он не запоминал, положившись в том на Тимоша, однако только что нос его распознал запашок тлеющих мушкетных фитилей. И как им не вонять, если их, чтобы помедленнее горели, в козлиной моче вымачивают?

Вот и отряд. Что ж, зверообразный Мамат неплохо распорядился. Проселок перегорожен мужицкою телегой, за нею с мушкетами на изготовку притаились немцы да казак Лезга с пищалью. Остальные пищальники за ними, готовые принять у стрелков оружие на заряжание, а им свои пищали, набитые, передать.

— Разворачивайте телегу, панство, уходим! — распорядился пан Ганнибал. — Пан Хомяк мертв, и нам надо уносить ноги из этого опасного леса. Пане Мамат, ты веди! Если будет развилка, поворачивай влево! А я со слугою моим прикрою вас сзади. Оглохли?! Кому сказал, телегу развернуть, пся крев!

Отряд на удивление быстро перестроился. Монашек ловко вскочил на захваченную телегу и напялил кожух. Казак Бычара, проламывая конем кусты, присоединился к своим, вооруженного до зубов Тимоша пан Ганнибал оставил в хвосте колонны, а сам поехал сразу