Мы в растерянности топтались посреди огромной кухни и не понимали, куда идти и где сложить вещи. Где комната для ночлега, где взять воды и прочее. В конце концов Барб потеряла терпение:

-- Как величают-то тебя, почтенная?

-- Мэнди, – неприветливо буркнула тетка.

Она возилась у плиты, где быстро мешала в большой кастрюле какое-то варево. Оно отчетливо пованивало горелым, с краев большого бачка стекали неопрятные капли и падали на раскаленную плиту. Плита была огромная и островом возвышалась посередине помещения.

-- Ты, милая, ежли хочешь работать туточки остаться, так не дичися, а отвечай толком. А то, ишь ты!

-- Не больно-то и нужно мне этакое! Еще и неизвестно, заплатит господин или нет… -- тетка недовольно поджала губы и развернулась к нам, забыв про еду.

-- Это почему же вдруг и не заплатит? – Барб недовольно посопела, строго глянув на женщину.

Я между тем с большим любопытством оглядывала помещение. Большое, даже очень большое. Грязное: побелка на стенах серо-желтого цвета, пятна, тонкая пленка жира и сажи на всем. На огромном столе, рядом с куском мяса, очистки – луковая шелуха, морковные обрезки. И здесь же надрезанный каравай хлеба.

На одном из стеллажей целый набор потускневшей медной посуды: котелки, формы с бортиками, ковши и ковшички с длинными ручками, сотейники и еще что-то незнакомое. Есть огромные кастрюли и глиняные горшки, тяжеленные противни. Их, похоже, использовали вместо сковородок. На одном таком сейчас кипели в жиру овощи.

Пол каменный, но возле мусорного ведра наплескано жирной жижи, а оттуда растащено по всей кухне. Две огромные мойки для посуды, у одной из них – кран. Это что, здесь водопровод есть?! Два довольно низко расположенных окошка с раздвинутыми сейчас короткими белыми шторками с кружевными уголками. Точнее, белыми они были только когда вешали ткань.

А еще в кухне было целых два камина! Один из них, огромный, явно давно уже не работающий, был заставлен деревянными бочонками разного размера. Второй имел некие приспособления, похоже, что вертел и два рашпера для жарки мяса. Они просто стояли в углу, огня в этом камине тоже не было.

Здесь одновременно было так много предметов и вещей, что я немного потерялась, стараясь углядеть все одновременно. Запомнились только некоторые детали: грубый керамический горшок с небольшим сколом, в нем крупная сероватая соль, оттуда торчит деревянная ложка; вместо полотенец отвратительные тряпки, одна из них валяется на столе и касается каравая хлеба, вторая заткнута за пояс фартука кухарки; к балке под потолком прицеплена плетенка лука, наполовину ощипанная; в уголке еще один стол, поменьше размерами, с какими-то грязными крынками и двумя мисками.

Между тем беседа продолжалась:

-- Потому как меня сюдой эконом нанял, а господин-то его и выгнал! И как оно теперича будет... Да и нанимали-то подсобницей, а оно вона как, – она раздраженно мотнула головой в сторону кипящей кастрюли.

-- Дак ты ее сдвинь к краю-то! Тама жар поменее будет, она и не станет так кипеть.

Мэнди посопела раздраженно, но совету последовала. Потом, оторвавшись от готовки, нелюбезно махнула в сторону стеллажа с медной посудой:

-- Тудой ступайте. Комнаты все пустые стоят, сами разберетесь.

За стеллажом обнаружилась тяжелая дверь и лесенка в четыре ступеньки. На стене небольшая полочка и три жестяных грязных подсвечника с огарками. А там дальше небольшой коридор и несколько дверей. Пустые комнатки. Барб решительно взяла два подсвечника, вернулась к плите и зажгла свечки. Один сунула мне в руки, и мы пошли обследовать помещения.

В одной комнате высокая деревянная кровать, столик возле узенького окошка и скрипучий деревянный стул. Маленькая ниша в углу, там полки – это, похоже, для одежды и вещей. От шторки, которая раньше закрывала нишу, остался только витой шнурок.

Две следующие были обставлены еще проще: деревянный настил, на который можно кинуть рядом три или четыре матраса, и гвозди в стенах вместо мебельного шкафа. Пара засаленных тюфяков даже валялась на настиле в одной из этих клетушек.

В другой комнатке тюфяк был один и явно принадлежал Мэнди – накрыт чистеньким лоскутным одеялом. Рядом стоит небольшой сундучок, на гвозде висит сменное платье. Окон здесь не было совсем. Мысль о том, что мне придется спать в этой грязи не радовала. Ну, допустим, солому я вытряхну, ткань постираю. А одеяло? Хотя в комнатах было удивительно тепло.

Барб с сомнением посмотрела на это «великолепие» и сказала:

-- Неча тута делать, ягодка моя. Пойдем-ка ко мне, авось и вдвох разместимся. Чай не подеремся.

-- Нет, Барб. У главной поварихи должна быть своя комната, это же видно. Там еще одна дверь есть, давай глянем?

Эта клетка была совсем уж крохотной, не больше, чем два на два, зато здесь было узкое оконце. Скорее даже смотровая щель, как в танке. Но ее застеклили, и сейчас она пропускала немного лучей розоватого вечернего солнца. Её я и выбрала. Барб, недовольно поморщившись, в конце концов согласилась:

-- А и то, оссподь с тобой! Пущай и маленькая, зато отмыть проще.

Потом мы мылись по очереди в большой лохани, куда нам позволили набрать горячей воды, сколько потребуется. Вода бралась из огромного, литров на сорок, котла, вмурованного прямо в печь-плиту. Его под гигантской крышкой было почти не видно, только легкий парок по краям выдавал наличие кипятка, зато холодная действительно текла из крана!

Какое же блаженство было, когда я, наконец, полностью отмыла волосы от засохшей крови, докрасна растерлась мыльным куском жесткой ткани и, вытершись, накинула чистую рубаху! Пели и тело, и душа, да и все проблемы перестали пугать!

Стирали барахло вонючим едким мылом, которое нашлось в большом горшке на кухне. Отмывали комнаты. Плохо было то, что в моей отсутствовал деревянный настил. Но полы были странно теплыми, и я рискнула кинуть один тюфяк прямо в угол. Пока