В сундуке были тмин и разные сорта перца – белый, черный, зеленый. Не слишком любимая мной гвоздика и обожаемый мускатный орех, палочки корицы и стручки ванили. И все это смешивалось и благоухало так, что даже когда были пересыпаны в стекло и укупорены последние из пряностей, запах из сундука все еще был одуряющий.

-- Что она из высокородных, я еще на рынке заподозрил. Потому и покупать не хотел. Кто она? – спросил он у растерянной Барб.

Я дернула плечом, мне совершенно не понравилось, что он говорит обо мне так, как будто меня здесь нет.

-- Так господин… Барышня она, вестимо дело… Только ведь работает, как чернавка… Ироды-то эти не угадали, а родитель выкупать не станет, не на что ему…Вы уж, господин не того… Не обижайте, а я вам верой-правдой отслужу, вот вам крест святой! – Барб просительно заглядывала этому мужлану в глаза и крестилась, а я даже смотреть не могла на него, так меня бесило мое положение, собственная беспомощность, униженность и невозможность изменить хоть что-то. Тоже мне, господин нашелся!

-- Ладно. За пряностями сама следи, головой отвечаешь! -- Он внимательно оглядел буфет со своими богатствами, хмуро глянул на Барб, потом на меня, развернулся и вышел с кухни. Барб утерла краешком фартука глаза – испереживалась вся. И мое сердце захлестнула благодарность к этой женщине.

Я взяла ее теплую пухлую ладонь и прижалась к ней щекой, а она ласково гладила меня по плечу, приговаривая:

-- Ничего-ничего, ягодка моя… Не такой уж он и страшный. Вот и обошлось все, дальше легче будет…

Сундуки вынесли солдаты, а мешочки я забрала к себе в комнату – просто из-за запаха. Буфет Барб закрыла на ключ с довольно сложной бороздкой: здесь за таким богатством и впрямь нужно следить. Ключ теперь крепился на кожаном ремешке к поясу ее фартука – доступ к богатству будет только у главной поварихи.

Ужин мы готовили вместе. Я предложила замариновать курицу в кефире. Ничего сложного: разрубить тушку на части, брать лучше всего только ноги, а в идеале – бедра. Посолить, добавить чуть черного перца и много-много давленого чеснока. Смесью натираем бедра и даем час-полтора постоять. Потом заливаем кефиром и маринуем еще несколько часов. Дома я такое просто ставила с утра в холодильник и к вечеру готовила в духовке.

Для солдат сегодня была каша с бараниной. Два больших котла уже томились на краю плиты. Одна из подсобниц шинковала лук и морковь на зажарку. Я, кстати, очень удивилась, но по утверждению Барб курица для солдат – слишком дорого. Мясо было прилично дешевле птицы, оказывается.*

Одну грудку я пустила на суп. Не привычную здесь похлебку, мутную от добавок, а настоящий суп, с прозрачным бульоном, звездочками моркови и кубиками картофеля. Барб посмотрела с сомнением, но решила, что это не только вкусно, но и красиво, авось господам и понравится.

На гарнир пюре, отварная фасоль, и натертая на мелкой терке пряная морковь с чесноком и сметаной. В идеале нужен бы был майонез, но я капнула уксус, добавила немного горчицы и решила, что съедобно. В общем-то, все было готово.

Сегодня господин барон изволит кушать с гостями в парадной столовой. Из кухни туда вела небольшая лестница в пяток ступеней. Я даже как-то заглядывала из любопытства. На мой вкус все было какое-то облезлое и неуютное. Только стол производил неизгладимое впечатление: за него легко можно было усадить три, а то и четыре десятка гостей. Да и шириной он был с хорошую двуспальную кровать. В сам зал я не входила, но видела, что в торце стола стоит кресло с медной чеканкой на высокой спинке – господское.

Накрывать будут лакеи, кухаркам туда хода нет. Кстати, один из новых лакеев, высокий и довольно болтливый парень пытался произвести на меня впечатление. Не слишком долго. Барб, заметив, что я стараюсь избегать его дурацких разговоров, огрела Итора влажным полотенцем по спине и пообещала уморить голодом. Защита у меня была что надо. Я улыбалась, вспоминая ее грозный выговор. Этот самый Итор, кстати, отстал от меня. А остальные женщины на кухне были постарше и его не интересовали.

Барб еще суетилась, готовя какой-то сложный пудинг на десерт, а я на минуту вышла на улицу, упарившись у плиты. За углом дома послышался шум, и я выглянула, стараясь не сильно высовываться.

Во двор, в сопровождении десятка всадников, въезжала настоящая огромная карета с гербом на дверце. Следом тянулись несколько повозок с людьми. Поднялась суматоха, а я подумала, что стоит, пожалуй, напечь еще лепешек или чего-то подобного. Простых неблагородных едоков изрядно прибавилось. На такое их количество еды может и не хватить. Вернулась на кухню, и Барб, согласно покивав головой, оставила меня творить тесто.

-- Выйду на минутку, гляну, сколь там еще народу прибыло, – она накинула плащ и ушла.

Муку для таких лепешек положено было брать черную, ржаную. Я всыпала в тесто еще остатки утренней гречневой каши: такие добавки очень даже хороши. Попросила Мэнди нарезать мне лука – обжарю и тоже кину в тесто. Так повкуснее будет.

Мэнди уселась чистить лук, чуть приоткрыв дверь: пусть сквознячок будет, иначе мы сейчас все нарыдаемся. Это ведь не две-три луковки покрошить. С улицы едва доносились невнятные команды и какие-то разговоры. Впрочем, особо слушать мне было некогда: я орудовала большой деревянной веселкой, едва проворачивая тесто в огромной миске. Точнее, в тазу.

А потом голоса с улицы стали громче, раздались крики, я, испугавшись и не понимая, что происходит, отставила веселку и прислушалась. Там кричали на разные голоса, а потом раздался пронзительный женский визг. Женщины на кухне побросали дела и испуганно таращились на дверь, машинально крестясь.

Визг стих, но голоса по-прежнему были громкие, и я, совершенно не желая сидеть в неведении, скользнула в дверь и очень аккуратно высунулась из-за угла – мало ли что…

Картина, которую я увидела, потрясла меня