— Sie lugen! Antworten![21]— гаркнул я, использовав почти весь свой небогатый словарный запас.

Немец вздрогнул и продолжил:

— Я не знаю, господин офицер, я правда не знаю! Я только слышал от приятеля из второго взвода, что завтра они должны поехать в поселок Boubli, чтобы подлатать там мост. Он говорил, что его немного повредили во время наступления — местами сожгли настил, а потом повреждений добавили проходящие колонны. И еще он говорил, что они там будут осматривать бетонные укрепления русских.

Я бросил выразительный взгляд на Фермера.

— Как зовут командира этого взвода?

— Обер-лейтенант Бронски.

Повернувшись к командиру, я спросил:

— Саш, вы еще его потеребите, а то я что-то подустал, да и в деревню собираться надо, за хавчиком.

— Да, конечно, иди. Неплохо у тебя вышло для первого раза.

На дворе Бродяга заканчивал доделывать фугасы. Увидев меня, он махнул рукой, подзывая:

— Тоша, ну как там успехи?

— Все путем. Раскололся. Но вот связанных бить не могу, не мое это.

— «Надо, Федя. Надо!» — процитировал Бродяга старую комедию.

— Да знаю, что надо, но воротит. Но я его и так уболтал. Да, чуть не забыл, как ты думаешь, в чем мне в деревню пойти? В «камке», я думаю, не стоит.

— Точно, не стоит. О, я, когда с рацией возился, на чердаке хламиду холщовую нашел. Она немного смолой заляпана, так я думал как растопку использовать. Сходи возьми.

В сарае я встретил Люка, который, следуя старому солдатскому правилу, отдыхал — пока можно.

— Ну что там слышно? — поинтересовался он.

— Немца разговорили.

— И что сказал интересного?

— До вечера их не хватятся.

— Эт хорошо. Эт приятно. Работать когда будем?

— Я думаю, вечерком. Сначала с окруженцами вопрос решить нужно.

— А чего там решать. Их обучить мальца, и в бой.

— Не все так просто. Они по уставу партизанить могут только в самых-рассамых случаях.

— Дикие люди — дети гор!

Определенно мои друзья — большие поклонники Гайдая.

— А ты что делать собираешься? — продолжил Люк.

— В деревню с Казачиной пойдем. За хавчиком. Вот только на что менять — ума не приложу.

— А на это! — В руках у Люка появились старомодные наручные часы.

— Откуда дровишки?

— Да еще вчера, когда тех немцев прятал, — с документами отжал. Не с Джи-Шоком же на руке рассекать.

— Верно. Угости сигаретой, я свои в штабе оставил.

Мы закурили Санин «Беломор». Не удивляйтесь, он всегда его на выезды берет. Привычка такая у человека.

— Ты как себя чувствуешь? — вдруг спросил Люк. — Не кошмарит?

— Нет. А что, должно?

— Вообще-то да… У нас с командирами все-таки опыт какой-никакой есть, а вот вы…

— Знаешь, Саня… Если честно, я пока не очень въехал. Иной раз мозгом понимаю, что это не игра ни разу, а вот не страшно пока. И немцы зарезанные ночью пока не приходили.

— Повезло. Мне мой первый «дух» года три снился… Ну, поживем — увидим…

Потом я искал упомянутую Бродягой «хламиду». Нашел. Да, если это — «немного смолой запачкано», то я — Дэн Сяопин! Ну, ничего, издалека, может, за крестьянина сойду. Поменяв куртку на это «нечто», я задумался о штанах. Мои понтовые «немецко-спецурные» брюки плохо гармонировали с остальным нарядом. О, есть идея! У меня в бауле треники лежат. «Пумовские», темно-синие. Так, и ботинки на кроссовки махнуть надо.

Когда я вышел из «радиосарая» и направился к «штабу», где лежали мои баул и рюкзак, меня перехватил экс-майор:

— Товарищ старший лейтенант, можно вас на минуту.

— Да, слушаю вас, Вячеслав Сергеевич.

Он удивленно поднял брови, видимо, не ожидал, что я запомнил его имя-отчество.

— Товарищ старший лейтенант, можно мне с вами остаться?

— В смысле?

— Лейтенант Сотников провел с нами беседу. Он приказал идти на прорыв. Говорит, что устав обязывает.

— Ну, так идите, я что, вам запрещаю?

— Я хотел бы остаться с вашей группой.

— Почему?

— Видите ли, товарищ старший лейтенант…

— А давайте без козыряния, лады?

— Видите ли, Антон Олегович, я в армии — всю жизнь. Но то, что я увидел этим утром, меня очень удивило. Не перебивайте меня, пожалуйста. Поймите, мы готовились к войне много лет. И что, спросите вы? А вот то! Две недели — и Минск сдали. По моим расчетам, немцы, если они такой же темп сохранили, уже должны к Смоленску подходить. Я видел, как мы воевали. Да, героизм, да — стойкость. На наших глазах батальон шестьдесят четвертой дивизии в контратаку ходил. Их подняли на пулеметы на трехстах метрах. Так они и ста шагов не пробежали — немцы половину выкосили. А вечером они снова в атаку пошли. И снова с большого расстояния в полный рост. А как рядовые у нас стреляют, я знаю не понаслышке, да и вы, я думаю, тоже.

А то, что вы сегодня мне с утра показали, — это что-то невероятное. Уж поверьте, я в армии — пятнадцать лет. Три человека за минуту расправились с отделением! Я лежал с остальными за бревнами, так мы по разу из винтовок пальнули, да и то когда вы уже все закончили. Вы воевать умеете! И я хочу воевать вместе с вами!

— Так, Вячеслав Сергеевич, эти вопросы решаю не я, а командир, но я ему передам вашу просьбу. Да, у меня для вас еще одно задание есть.

— Какое же?

— Вы наверняка знаете расположение окружных артскладов, так?

— Раньше знал, но я уже два года как рядовой, к тому же я раньше в Киевском военном округе служил.

— Не надо кокетничать! Я не думаю, что вы пропускали такую информацию мимо ушей. Так что, пока я в деревню, вы вспомните и доложите капитану или майору. Договорились?

— Да.

Пока я переодевался и докладывал командиру о «брожении умов», к нам присоединился Бродяга. Послушав немного о разброде и шатаниях, он хмыкнул и изрек:

— Майор-гаубичник? Да полезный персонаж, почему бы его не оставить. Вот только проверить его надо! А то вдруг он нас немцам сдать хочет?

— А на фига ему это?

— Советской властью он сильно обижен. Где, говоришь, он лямку до этого тянул?

— По словам сержанта, в КОВО.

— Ага, значит, скорее всего, из «тухачевцев», хотя, может, и что другое с ним случилось.