И Арсений рассказал о Воронцовой. Где, когда, в какой валюте, как склоняла престарелая капитанша к сексуальным отношениям. Обо всем поведал, ничего не упустил, мечтая о свободе. Его повесть об Алевтине Воронцовой тщательно протоколировали, главу за главой, давали ему читать, вносили исправления, которые он подписывал, а когда рассказывать уже больше нечего стало, подполковник поинтересовался, все ли это, Иратов выдохнул и качнул головой:

– Все, до точки.

Ветер свободы, его дивный запах бился в зарешеченные окна.

– Вот и хорошо, – чему-то порадовался подполковник, нажал кнопку селектора и распорядился: – Попросите, пожалуйста, капитана Воронцову.

Алевтина вошла в кабинет при полном параде: в белой рубашке, галстуке и с правительственными наградами на груди.

– Товарищ подполковник Комитета государственной безопасности…

– Не надо, Алевтина. Все свои. На службе порядок? – спросил Вадим Иванович и сам же ответил: – Знаю, что порядок. Садись.

Она смотрела на Иратова, словно на жалкое животное в клетке – зачем-то мамку укусило, бесстыжее! – затем повернула монументальное лицо к подполковнику.

– Не получилось с ним! – с досадой призналась Воронцова. – Сотрудничать Якут отказался. Ярый антисоветчик и матерый преступник, несмотря на молодость! Своевременная инициатива ЦК расстрельную ввести. Как семья, Вадим Иванович?

– Твоими молитвами, Алевтина! – поблагодарил подполковник. – В общем, твои показания, товарищ капитан, приобщены к делу. Совершенно ясно из магнитофонных записей, тобой предоставленных, что молодой человек, Иратов Арсений Андреевич, 60-го года рождения, Родину не любит, помогать в изобличении врагов Советского Союза отказался – напротив, распространял антисоветскую литературу, многократно пытался тебя, то есть офицера КГБ, подкупить – доллары от тебя под расписку приняты еще три месяца назад, – ограбил трудовой народ почти на миллион долларов, целенаправленно подрывал экономическую мощь страны… распишись здесь, – поставил галочку, куда Алевтина и черкнула свидетельскую подпись. – Ну, здесь все понятно! Дело доследовано. – И к клетке Иратова. Молодой человек сидел не шелохнувшись, будто забальзамированный труп. – Может, и расстреляют, если ужесточат и инкриминируют подрыв экономической мощи СССР. – Отвернулся к свидетельнице: – Переходи уже к нам, Алевтина!

– Спасибо, Вадим Иванович! Не смогу уже. Привыкла на земле. Научилась этих гаденышей выковыривать, как свинья трюфели! От этого и радость получаю!

– Тогда свободны, товарищ капитан. Благодарю за службу!

– Служу Советскому Союзу!

– Галине привет передай.

– Обязательно, Вадим Иванович.

Алевтина Воронцова ушла, а подполковник после этого до самой ночи что-то писал, затем правил под настольной лампой. К утру посмотрел на Иратова и воскликнул:

– Забыл про вас, Арсений Андреевич! Уж простите, – и снова в селектор: – Уведите арестованного… А для вас, гражданин Иратов, есть информация, что скоро состоится суд, завтра материалы переправят прокурору, пара недель – и… Прощайте, Арсений Андреевич!

…Суд состоялся через 17 дней. Иратов с облегчением разглядел среди зрителей отца и мать – значит, суки, на понт брали. Комсомолочки всем составом пожаловали и негодующе сверкали глазами. В какой-то момент заседания он с каждой встретился глазами, и все до единой, украдкой, подарили ему по томному любовному взгляду. Сам, мол, понимаешь, мы не вольны… Много народу пришло в надежде услышать этот пугающий вердикт: «…за нарушение социалистической законности приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу».

Но на судебном процессе неожиданно выяснилось, что ректор МАРХИ выдал на Иратова отличную характеристику, особенно подчеркнув, что студент чрезвычайно талантлив, а его преддипломный проект был удостоен золотой медали в Токио. И сами японцы, и несколько других стран изъявили желание приобрести детище русского архитектора… А ректор сорок лет в партии, как такое игнорировать?

Судья, щекастый крепыш, проявил любопытство и поинтересовался: что за проект?

Представитель ректората развернул ватман с эскизом, и все засмотрелись на нечто ранее не виданное. Среди обыкновенных домов, укутанных зеленью, устремился ввысь гигантский саморез. Да-да, именно тот самый саморез, который используют в строительстве. Например, работяги плинтусы в квартире прикручивают саморезами. В зале раздались смешки, затем зрители взорвались хохотом.

Судья-крепыш, с трудом сдерживая улыбку, призвал зал к порядку.

Присяжный заседатель что-то шепнул судье на ухо.

– И сколько буржуазия предлагает за этот… проект, так сказать? – поинтересовался судья.

– Два миллиона долларов, – ответил представитель ректората, и зал тотчас смолк. Народец о таких суммах никогда не фантазировал. – Все здание рассчитано по форме обычного самореза, – кто-то из нервных икнул. – Архитектор проекта доказал с помощью инженерии, что по так называемой резьбе будут двигаться лифты, а голова самореза – пентхаус, «верхний этаж» по-английски, где может располагаться головное бюро, ну, например, Министерства советской космической промышленности. При желании можно «Восток» запустить с крыши, – пошутил. Еще представитель института заявил, что автор проекта непременно хотел, чтобы это новаторское здание было построено именно в Москве – столице Советского Союза. Потому будет не совсем справедливо вменять молодому человеку ненависть к Родине.

Процесс был отложен. Судья был призван в разные инстанции, где провел консультации. В партийных структурах ему посоветовали быть более мягким, перевести процесс в закрытый режим, дабы лишить журналистов возможности далее освещать громкое дело.

– Не отдадим же мы гения под расстрел! – заулыбался член ЦК партии. – Кто строить будет, если таланты к стенке? Да и времена сейчас гуманные. И не собирается никто расстрел вводить за доллары. Есть, конечно, старая гвардия, напирает…

– Гумилева расстреляли, – припомнил судья. – Тоже талант был!

– А за стихи Гумилева предлагали два миллиона долларов? Вот то-то и оно. Молодость без ошибок прожить нельзя, иначе к старости совсем дураком станешь. Ишь ты, дом-саморез!

– Пятнадцать? – спросил совета судья.

– Пять.

Член ЦК еще раз пожурил юриста за жесткость и предупредил щекастого крепыша, что от переизбытка сахара в питании может случиться диабет. А там, гляди, ногу отрежут… Сам боится такого исхода.

– Ну, и за хорошее поведение мы потом этого архитектора… Потом мы посмотрим… Леонид Ильич добрый!

Уже через пять дней Иратова осудили на четыре года и семь месяцев исправительных лагерей. Даже строгого режима не дали. Выделили два часа попрощаться с отцом и матерью – и под Владимир.

Иратов довольно легко прижился в колонии, был со всеми нейтрален, а некоторым полезен. В блатные не лез и с деловыми осторожно контактировал. А здесь еще и начзоны строил себе трудовую дачку, а в округе не имелось даже путного инженера. Пригодился. Чертил да строителями управлял.