– Вы обещали мне!

– Я обещал, не отказываюсь. Но вы, тетушка, торопитесь. Чай, жизнь не стометровка.

– Я вам, дражайший племянник, икону Божией Матери отдам. Прямо сейчас, и дарственную напишу.

– Только не икону. Фу! Уж увольте! И вообще, тетушка, что вы так разволновались? Вам еще лет несколько жить!

– Бросьте, молодой человек! Я знаю, что скоро. Мне же в марте сто три года исполняется. – Она поднялась из-за стола и, шагнув к буфету, открыла небольшой ящичек и выудила из него изящный сигаретный мундштук. – Возьмите его, коли икону не хотите! Он из слоновой кости, с платиновыми вставками. Ар-деко. Продадите, купите что-нибудь новое, а то гляди, как поизносились.

Мундштук я принял, надежно спрятав в кармашек рубашки.

– Изящная вещица, – подтвердил, поглядев на клеймо. – Работа Тамплие… Ладно, давайте ваши документы!

Извекова обрадовалась и принялась перечислять инструкции, которые я уже знал наизусть лет двадцать:

– Пусть положат меня в платье из «Пугливой ночи», ну вы помните, в котором я с Цыгановым в последней сцене выходила. Запомнили?.. Гроб простой, без излишеств, но лицо обязательно нужно покрыть полупрозрачным белым шифоном. На отпевание в Донском приходите в одиночестве, общественность не оповещайте… И слез не ронять, племянник!

– Ни в коем случае, тетушка!

– На квартиру документы готовы, – она задумалась, что-то припоминая. – Кстати, тут вашего знакомца встретила на кладбище. Очень импозантный человек, и барышня с ним чудо какая хорошенькая! Породистая!

– Какого знакомца? – насторожился я.

– Так Иратова! И что самое удивительное – он узнал меня, руки целовал, много искреннего и нежного говорил. Очень приятный мужчина!

– А вы откуда его знаете? – Что-то дернулось у меня в желудке. Кишочка какая-то узелком завязалась.

– Вот тебе на, племянник! Так вы сами и рассказывали о нем. И знаете ли, не показался он мне таким уж нехорошим, как вы его воспроизводили.

– Так как же вы его в лицо узнали?

– Вспомнила! – Старуха заволновалась, уносясь мыслями в прошлое. – Это ж он архитектор дома моего! Когда в восемьдесят восьмом мне от Союза кинематографистов квартиру дали в новом доме, он с полгода ходил по жильцам и интересовался, все ли в доме хорошо, есть ли изъяны какие. Волновался, видно, ведь это его первый проект был, как я помню… Чаем его поила липовым, как тебя… А так думала, что вы, племянник, об его однофамильце сказываете… Мало ли Иратовых!..

– С черными волосами товарищ?

– С черными, племянник! Длинные черные волосы, с единственной седой прядью. Очень это красиво!

– Что же он там делал, тетушка?

Извекова пожала плечами:

– Откуда ж мне знать… Могилу хотел, наверное, навестить какую. А что еще на кладбище делать, племянник?

– Больше ничего не заметили?

– Да как-то меня другие вещи занимали. И на улице он мне изъяснялся, а потом я в тепло пошла. Морозно вчера было!

– Так-так… – проговорил я себе под нос.

– Да нет же! – ударила в ладоши старуха Извекова. – Вспомнила!..

– Что, тетушка? – я чуть не подпрыгнул на стуле. – Что вы вспомнили?

– А вот что, племянник. Встретился он там с молодым человеком. Отошел ваш Иратов метров на десять от своей женщины, приветил молодого человека и пообщался с ним довольно коротко. Потому и позабыла.

Я чрезвычайно взволновался. Кишочка все крепче завязывалась в узел.

– Как выглядел молодой человек?

– Не слишком высок, не слишком низок, – вспоминала Извекова. – Очень тоненький, как тростинка, и, кстати, лицом похож на вашего Иратова, как сын! Или сын и есть? Бледный лицом, будто нездоровый, и во всем черном, как похоронщик!

– О чем говорили?

– Помилуйте, племянник! Слух у меня давно нехорош, и разговоров чужих я не принимаю.

– Ах, черт!

– И что вы так разнервничались? – удивилась бывшая актриса. – Не похоже это на вас!.. Но лица у обоих выглядели заговорщицки.

– Гад, – прошипел я.

– Да что же в самом деле?!

– Помните, тетушка, рассказывал я вам про молодые годы этого Иратова?

– И прелестно помню эту грустную историю талантливого юноши. Но время тогда было такое, закон жестко карал его преступивших. Но сейчас, кажется, разрешено то, что он тогда преступил?

– Не в том дело, тетушка! Рассказ мой был чрезвычайно поверхностным, и я смягчил краски, дабы не тревожить вашу изношенную нервную систему. Повествование мое было для вашего развлечения.

– А что такое? Что вы недосказали?

– Не сейчас, тетушка.

Извекова была любопытной, как и все старухи, не имеющие социальных связей, пережившая подруг и старых поклонников ее таланта. Она жаждала информации, как космонавт кислорода, хотя телевизор не любила.

– Что же было там? – Она засуетилась возле старинного буфета и поставила на стол коробки со сладостями. – Зефир в шоколаде! Коркуновский! – объявила. – А здесь мармеладки! Сейчас чайник закипит, и мы посидим за липовым чаем, племянник, надеюсь, успокоитесь и меня от скуки спасете. А тот, кто спасает, и сам спасенным будет!

– Ну что ж, тетушка, – решился я. – Коли желаете узнать – извольте!.. – И, собравшись, закусывая зефиром, я начал.

…Не был Иратов таким, каким я его описывал раньше. Быть точнее, он вовсе другой субъект! А что рассказ мой до сего момента легкий – так то от нехватки мастерства литератора, чтобы обрисовать столь жесткий, жестокий, полный противоречий характер этого человека. Но я попробую.

Я сказывал, что родительница Иратова всю жизнь свою преподавала английский язык. Будучи дочерью эмигранта, проживавшая до его смерти в английском городе Йорке, она слушала бесконечные рассказы отца, графа Рымникова, о том, что совершил он самую страшную ошибку в своей жизни, когда покинул в двадцать четвертом году революционную Россию. Родину, Господи, покинул!!! Не была с того дня для него жизнь жизнью, так – старая кинопленка с Туманным Альбионом… Был граф до самой смерти черноголов, то ли от грузин произошел, то ли еще какая запрещенная кровь примешалась…

Его дочери Анне едва исполнилось двадцать, когда батюшка скоропостижно скончался, так и не справившись с ностальгией, и был похоронен на городском кладбище Йорка. Через полтора месяца юная девица, матери не помнящая по причине ранней смерти последней, подала прошение в советское посольство с просьбой предоставить ей гражданство СССР как этнической русской. Вскоре она получила удовлетворение на прошение и переехала в Россию, где была вознаграждена комнатой в коммунальной квартире на Тверском бульваре и званием учительницы английского языка в районной школе столицы ее новой родины городе Москве… То, что она совершила ошибку, покинув Британию, Анна поняла совсем скоро, но, не желая прожить жизнь чужестранкой, бесконечно скорбящей о потерянной родине, как ее батюшка, скоро приспособилась и мимикрировала под простых советских граждан.