— Ну, Клеман, это серьезно? — настаивала Аньес.

— Да, мадам, — выдохнул Клеман, готовый вот-вот разрыдаться.

— Говори же, я очень волнуюсь за тебя.

— Дело в том... Я солгал вам, и мне очень стыдно.

— Солгал мне? Ты? Это невозможно.

— Возможно, мадам. Я боялся вашего гнева... и потом, все больше запутываясь во лжи, я не видел способа признаться в этом.

Недоверчивость уступила место страху. Аньес потребовала:

— Немедленно признавайся. Я велю тебе рассказать мне все, ничего не утаивая.

— Я... По ночам я пробирался в аббатство Клэре.

— Ты сошел с ума? — ужаснулась Аньес.

— Я там обнаружил тайную библиотеку.

— Клеман... Ты действительно в своем уме?

— Да, да, мадам. А как иначе, по вашему мнению, я сумел узнать о Consultationes ad inquisitores haeretical ргаvitatis Ги Фулькуа и этом тоненьком сборнике леденящих душу рецептов инквизиторской процедуры?

— Да, эти знания спасли мне жизнь, — промолвила Аньес. — Продолжай.

— За стенами аббатства, похоже, никто не подозревает о существовании тайной библиотеки. Я возвращался туда ночь за ночью. Если бы вы знали, сколько чудес, открытий во благо человечества спрятано в этих стенах без окон!

Дама де Суарси все сильнее цепенела от ужаса. Она воскликнула:

— Как ты мог совершить такую чудовищную глупость! Если бы аббатиса застала тебя на месте преступления, она могла бы потребовать твоей казни!

— Я знал об этом.

— Мне надо бы сильно рассердиться на тебя за такое непослушание, за все эти недомолвки...

— И вы сердитесь? — спросил Клеман лукавым голоском.

— Я должна! Но к тебе я питаю непростительную слабость.

Подросток выдержал суровый взгляд Аньес. Уловив тень

улыбки, заигравшей на ее губах, он испытал огромное облегчение.

— Право, я не могу долго сердиться на тебя. И потом... И потом, если бы ты не рассказал мне об инквизиторских уловках, я попала бы в ловушки, расставленные Флореном. — Лукавый огонек вспыхнул в голубых глазах, пристально смотревших на Клемана. Доверительным тоном Аньес прошептала: — Да еще моя неутолимая жажда знаний... Говори. Подробно рассказывай о своих находках.

Клеман поведал ей о своих открытиях, зачарованно следя за постоянно менявшимися выражениями лица Аньес: беспокойством, удивлением, изумлением, радостью, раздражением, восхищением. Он рассказал ей о вращении Земли вокруг Солнца, о чудесах греческой, иудейской и арабской медицины, о том, что все рассказы о единорогах, феях и людоедах — обыкновенные выдумки, о дневнике рыцаря Эсташа де Риу, оракулах и астральных темах, теории Валломброзо, в которой он не продвинулся ни на шаг. Аньес внимательно слушала, подавшись вперед, открыв рот. Клеман подумал, что его дама была самым удивительным и восхитительным из всех существ, которых Господь в своей бесконечной доброте создал, чтобы озарять жизнь рода человеческого. Он замолчал. Аньес хранила молчание несколько минут, потом сказала:

— Ну и чудеса! Я просто ошеломлена. Мне вдруг стало холодно. Попроси Аделину подбросить несколько поленьев в камин.

— Я могу сам это сделать. Бедная девочка совсем измучилась. Ведь она работает за двоих после ухода этой гадюки Мабиль.

— Ты прав. Скажи ей, что она может уйти в свою комнатку и что мы очень довольны ее стряпней. Не забудь уточнить, что она готовит так же хорошо, вернее, даже лучше, чем Мабиль.

— Она преисполнится гордости.

— Мимолетная гордость порой играет роль пряника, особенно если речь идет о бедной девушке, к которой жизнь относилась слишком сурово. А потом, если гордость питается лишь похлебкой и жарким, она практически не влечет за собой никаких серьезных последствий.

Клеман пошел за дровами. В течение нескольких последовавших за его уходом минут одиночества Аньес сидела перед своим терракотовым кубком полностью опустошенная. Нет, не опустошенная. Ее мысли витали где-то далеко. У нее было предчувствие. Все подтверждало то, что она предвидела, во что отказывалась верить. Чего же она боялась на самом деле? Она не могла точно сказать. Возможно, правды.

Мысли текли потоком. Матильда, вновь и вновь. Ярость, которая придала Аньес сил, несмотря на истощение, когда девочка попыталась отправить Клемана на костер, не превратилась в ненависть вопреки молитвам. А ведь как Аньес хотелось бы вырвать дочь из своего сердца и разума! Разумеется, она была не настолько слепой, чтобы думать, что ее детище преобразилось лишь под влиянием Эда и его подленькой душонки. Нет, нечестивый мошенник старательно проращивал отравленные ростки, без него заложенные в Матильде. Аньес, по справедливости, чувствовала себя ответственной за эти самые ростки, по крайней мере частично. Она считала себя виновной в том, что ей не удалось вырвать с корнем эти ростки зла. Ей не было прощения за то, что она не сумела распознать их существование, развитие и даже природу. Ростки зла были расплатой за материнские ошибки.

Клеман сел рядом с Аньес. И они стали смотреть, как из углей вновь взвились ввысь языки пламени. Скудное тепло, которое огонь дарил огромной ледяной комнате, освещенной смолистыми факелами, висевшими вдоль стен, не могло прогнать холод, забравшийся под кожу Аньес.

— Мадам, поговорите со мной, прошу вас, хотя бы чтобы меня отругать, — вдруг взмолился Клеман, которого столь долгое и тягостное молчание сводило с ума.

— Клеман... я боюсь. — Аньес закрыла лицо руками и продолжила: — Одна очень красивая и очень мужественная дама, имя которой ты носишь, однажды заверила меня, что страх всегда кусает, как собака. Она была права, но... Как мне ее не хватает! Мне так давно ее не хватает! Знаешь ли ты, как я боюсь оказаться не на высоте, не оправдать ожиданий мадам Клеманс де Ларне? Ее учтивость скрывала бесстрашие, решимость, любезность, а также доверие.

— Вы на высоте, мадам. Вы на высоте, которую нельзя измерить.

— Какие милые слова! Но я глубоко разочарована, потому что не верю им. Видишь ли, Клеман, я так боялась в этом зловонном застенке... Я так боялась смерти или — того хуже — страданий... Я так боялась сдаться, проявить трусость, предать, отречься... Мадам Клеманс гордо вскинула бы голову, поджала губьі и взглядом уничтожила любого, кто стал бы ей угрожать.

— Но вы не сдались, также как и она. Я согласен с вами, страх кусает всегда. Но если нет страха, это не значит, что тебя никто не кусает.

— И что же ты предлагаешь?

Клеман улыбнулся. В какой-то момент Аньес спросила себя, что бы он сказал, если бы увидел свое лицо в зеркале.

— Если бы мне пришлось выбирать между страхом перед укусами и глупым пренебрежением опасностью? Я сказал бы себе, что раны от укусов, даже самых сильных, проходят. Убедил бы себя, что лучше позволить разорвать свою плоть, чем потерять душу. Плоть зарубцовывается и восстанавливается, но душа — никогда.