– О чем? – пожал плечами Святослав. – Я им ничего не дам, а без добычи они не уйдут. Будем биться и все поляжем. Это хорошая смерть. Мертвые сраму не имут.

– Ты то же в Доростоле говорил, после битвы с ромеями, когда нас одна четверть осталась. Умирать собирался. Но послушал меня – и вот мы живы.

В осажденной крепости Свенельд присоветовал согнать на стены всех местных жителей, надев на них шлемы, и еще поставить стоймя мертвецов. Потом выехал к ромеям, сказал: «Нас еще много. Пойдете приступом – много ваших поляжет». И Цимисхий согласился заключить мир, да еще дал в обратную дорогу припасов. Потом, когда русы вышли и оказалось их всего семь сотен, цесарь понял, что обманут, но от клятвы, данной перед своим распятым богом, отступиться уже не мог – это у греков худшее преступление. На то Свенельд и рассчитывал.

– Ничего у тебя не выйдет. Печенеги не ромеи – точно знают, сколько нас, – проворчал князь. – Хочешь – иди. А я велю дружине готовиться к бою. В Волчью Глотку так в Волчью Глотку…

Повернулся и, не оборачиваясь, пошел, тяжело ступая кривыми ногами. Рубаха у Святослава была длинная, белая, надетая поверх кольчуги. Во всем войске так одевался он один – чтобы все издали видели, где князь.

А Свенельд двинулся к печенежскому послу. Тот уже спустил ноги в стремена, готовился уезжать – туча коснулась своим сизым краем солнца.

* * *

Воевода вернулся нескоро. Люди Святослава были уже в доспехах и складывали к бортам узлы и коробы с византийской добычей. Сам князь прохаживался по берегу, покрикивал.

– Так и сделаю, как ты посоветовал, – обернулся он к Свенельду. – Сначала выплывем на середину и всё утопим. Ладьи потом тоже продырявим, печенегам не оставим. Встанем клином. Я – впереди. Много врагов с собой заберем, не будь я Пардус.

– Вели переложить добычу обратно, – сказал Свенельд. – Можешь везти ее в Киев. Я договорился с Метигеем. Он у хана Кури ближний боярин, как я у тебя. Куря его слушает.

Удивление для Святослава было состоянием необычным. Брови у князя поползли кверху, но неохотно, норовили снова насупиться.

– Да как ты сумел?!

– Как? Вспомнил кое-что. Давно это было, я еще бороды не брил. – Свенельд глядел мимо князя, в пустоту. – В овчарню залез волк. Через дыру, стена прохудилась. Схватил ягненка, поволок. Просунулся наружу хвостом вперед, а башка с ягненком в зубах застряла. Прибежали люди. Волк дергается, но добычу не выпускает. Его, дурака, топорами забили. Вот и мы как тот волк, сдохнем из-за собственной жадности. Так я подумал. А потом говорю себе: ты-то, Свенельд, хоть таким не будь. Глупо умирать из-за жадности. Я сказал Метигею: «Выбирайте. Или мы утопим всю добычу, а потом еще убьем много ваших воинов. Вместо богатства привезете домой трупы. Или берите часть добычи. Все, что на двух моих кораблях, – ваше. Там много. А всё, что на остальных двенадцати, останется наше».

Свенельд ходил в походы с собственной дружиной и на своих кораблях. Он и лагерем стоял близко от Святослава, но отдельно.

– Ты отдаешь им всю свою долю?

Белесые густые брови Святослава все-таки изогнулись дугами.

– Да. Сейчас распоряжусь отнести вон за ту рощу. – Воевода показал на дальний край луга. – Печенеги увидят, сколько там добра, и уйдут. Метигей поклялся богом Тенгри.

– А не обманут они?

– Могут. Их бог не такой строгий, как у христиан. Его можно умилостивить подношениями. Поэтому сделаем вот как. Твои воины, княже, будут волочь ладьи, а я со своими восемьюдесятью конниками встану на высоте и, если печенеги на тебя нападут, ударю на них сбоку. Но они не нападут, когда увидят, что мы приготовились.

Свенельд, в отличие от Святослава, своих лошадей уберег. Потому что в самом начале великого стояния собрал все съестные припасы в одно место и потом выдавал людям пайками. Тем и продержался.

Час спустя Святослав, кривясь, смотрел, как люди Свенельда перевозят за луг добычу, ценой которой откупились от печенегов.

«Каким Свенельд был! Варяжский Лев! Я-то всего лишь Пардус, а он – Лев! И каким он стал? – думал князь. – Всякий человек должен умирать вовремя. До старости жить опасно – размягчаются мышцы, размягчается сердце».

Святослав был готов сегодня распрощаться с жизнью. Он был всегда к этому готов. Близость смерти приподнимала его над землей. И вот смерть отступила. От этого князь испытывал ломоту в теле, словно весь подобрался перед прыжком, а прыгать не пришлось.

Гребцы взялись за вёсла. На две последние ладьи, Свенельдовы, сели люди Святослава.

Старый воевода остался на берегу, выравнивал своих варягов. Они были богатырь к богатырю, в кожаных доспехах с медными бляхами на груди, на рослых лошадях, за последние дни отъевшихся на молодой траве. В атаку Свенельдова дружина обычно ходила, развернувшись в одну линию, голова к голове. Даже латная ромейская пехота не могла устоять перед таким ударом. Что уж говорить о лохмотниках-печенегах?

Пора.

Святослав поднялся на первую ладью, велел трубить в рог.

Оттолкнулись от берега, поплыли.

Самый узкий и опасный из порогов, называемый «Волчья Глотка», или «Ненасытец», даже при небывало высокой воде остался непроходим. Берега здесь сжимались, течение ускорялось, грести против него было трудно, а прямо посередине торчал утес Ведьмин Зуб. Проплыть мимо было невозможно – река развернула бы корабль или лодку, расшибла бы о каменные зазубрины.

Поэтому пристали к правому берегу, где на земле лежали бревна для волока. Ими пользовались все следовавшие мимо караваны.

Половина воинов высадилась в полном вооружении, растянулась цепочкой вдоль реки. С ними был и князь, отовсюду видный в своей белой рубахе, перепоясанной мечом.

Посмотрел на невысокие холмы, поросшие кустарником. Ничего тревожного не заметил. У начала горловины, на возвышенности, в двух полетах стрелы от волока, вытянулись в ряд Свенельдовы варяги, готовые прийти на подмогу.

Святослав махнул оставшимся у кораблей людям. Они были налегке, без кольчуг и щитов.

Привычные к волошной работе воины разом задвигались. Непонимающему зрителю показалось бы, что сумбурно, безо всякого лада, но каждый делал свое дело. Одни тащили и раскладывали бревна-«катыши», другие растягивали канаты, третьи полезли в воду толкать. Людей хватило на то, чтобы тянуть две ладьи сразу.

* * *

Свенельд сидел в седле, наблюдал. Издали казалось, что муравьи тащат по земле двух гусениц. От одной к другой металась белая фигурка, размахивала руками, зычный голос, привыкший командовать в бою, был слышен даже отсюда.

Лицо старого воеводы было печально. Он вспоминал, как его воспитанник был сначала глупым, нескладным кутенком, потом задиристым, тощим юнцом, потом грозным воином, заставлявшим трепетать