Ее восхищала его безграничная отвага, сочетавшаяся с воистину уникальной нравственной чистотой. Обладатель значительного состояния [несколько неразборчивых слов], среди скопления войск практически в зоне боевых действий, обремененный семьей, с детьми на руках, из-за проблем с сердцем будучи признанным негодным к воинской службе, он превосходно обустроил свой большой дом как изнутри, так и снаружи, полностью в «старинном стиле», с тремя горничными и одной кухаркой, и все это в каких-то двадцати километрах от передовой, такой простой с нами, не утративший способности к состраданию, не раздумывая согласившийся принять нас у себя за столом, особенно обрадовавшийся возможности познакомиться с Каскадом, все понимающий, умеющий ценить чужое мнение, испытывающий едва ли не благоговение перед нашими ранениями и моей наградой, в безукоризненном дорогом костюме-тройке с чрезвычайно удачно подобранным к нему воротничком-стойкой, вхожий в высшие слои общества Пердю-сюр-ла-Лис, лично знакомый там с каждым, но не кичащийся, хотя мог бы, и не считающий себя важным, полиглот, умей учебник английской грамматики говорить, и тот не превзошел бы его в знании этого языка, да еще и украсивший свой дом плетеными кружевами[22], присутствие которых моя мать считала свидетельством в высшей степени утонченного вкуса, не говоря уже о присланных моему отцу письмах, столь же восхитительных в своей безыскусности, как и он сам, сохранивший верность, на первый взгляд, совсем непритязательной и казавшейся даже по тем временам несколько старомодной манере стричь волосы ежиком, однако эта строгая стрижка своей незатейливой простотой и грубоватой мужественностью сразу же заставляет проникнуться к вам доверием потенциальных клиентов, побуждая их отбросить сомнения и незамедлительно застраховаться. Моя мать со своей «ватной»[23], как она говорила, ногой с огромным трудом вскарабкивалась на каждый этаж, но ее было не остановить, настолько много всего достойного восхищения обнаружила она в жилище г-на и г-жи Ар-наш.

Иногда она задерживалась возле окон, чтобы отдышаться, и, застыв там на мгновение, устремляла взгляд на улицу со снующими туда-сюда войсками, с грустью наблюдая за этим диковинным карнавалом...

— Канонада все еще слышна, — говорила она.

После чего вновь устремлялась восторгаться ближайшей комнатой, где все свидетельствовало о неслыханном богатстве, накопленном несколькими поколениями семьи Арнаш. Наблюдая за рыбами в реке, а не войсками на улице, моя мать и то, наверное, лучше бы понимала, что ими движет, куда и зачем они направляются, переливаясь всеми красками радуги и непрерывно сменяя друг друга. Мой отец не мог позволить себе оставаться в стороне и с видом знатока давал ей полностью высосанные из пальца туманные разъяснения. Арнаш как вежливый хозяин рассказывал о принципах формирования [индусских] подразделений...

—  Они и маршируют по двое и вообще, говорят, всегда вместе держатся, и если в одного попадает пуля, то и его товарищ тоже обычно гибнет. Вот так вот.

И тут моя мать снова впадала в экстаз. Она словно пробуждалась от полузабытья.

— Осторожно, Селестина, — говорил ей моей отец, — смотри, куда ставишь ногу.

Он имел в виду натертую до блеска воском лестницу в этом образцовом доме.

— Настоящий музей... Сколько у вас красивых вещей, мадам... — не прекращала восхищаться моя мать.

Она дожидалась внизу перед столовой г-жу Ар-наш с тремя ее детьми. Мой отец опасался за мою мать, она ведь могла упасть прямо на виду у всех. После стольких хождений по лестницам ее хромота усилилась, не говоря уже о поезде и прогулках по городу. Думая о ее тощей уродской конечности, мой отец прямо весь перекашивался. Он не сомневался, что другие тоже успели ее рассмотреть у нее под юбками, пока она карабкалась наверх. А в облике этого Арнаша с его маленькими кошачьими усиками и вправду было что-то непристойное. Наверняка он тискал служанок. Мой отец и сам украдкой на них поглядывал, когда они разносили закуски. Бойкие двадцатилетние толстушки, довольно аппетитные. Всякий раз, когда они отправлялись на кухню за очередным блюдом, им приходилось подниматься на две ступеньки, и их икры слегка обнажались.

Мадмуазель Л’Эспинасс пришла с небольшим опозданием и с порога рассыпалась в извинениях. Ей не сразу удалось попасть на Большую площадь из-за прибывших накануне шотландцев, которым их генерал в торжественной обстановке вручал там знамя.

— Это было потрясающе! Видели бы вы этих мальчишек, мадам! Еще совсем дети, конечно, но сколько юношеской энергии, отваги и решительности! Не сомневаюсь, что такие способны свернуть горы, и они еще покажут этим нелюдям, мерзким ублюдочным бошам, где раки зимуют!

-  О да, мадам, безусловно, в газетах пишут жуткие вещи об их жестокости. Это что-то совершенно немыслимое! Должен же кто-то их наконец остановить.

Что касается жестокости, то в присутствии нас с Каскадом они старались на эту тему особо не распространяться. Предпочитали не углубляться в то, о чем прочитали в газетах. Моя мать со своей стороны возлагала главную надежду на возможность обратиться с жалобой к кому-то очень могущественному и находящемуся на самом верху, дабы положить конец бесчинствам, которые творили немцы. Должен же был кто-то такой существовать, иначе и быть не могло. Мой отец на сей раз полностью с ней солидаризовался. Если немцы могли делать, что хотят, то этот мир не соответствовал тому, что они всегда про него думали, [он был построен на других принципах, им непонятных], а такого, по их мнению, даже представить себе было нельзя. Само собой, на военные преступления можно пожаловаться в вышестоящую инстанцию. А каждый на своем месте просто должен оставаться верен своему долгу, как это всю жизнь делал мой отец. И все. Мир, в котором нет способа остановить насилие и пытки, не укладывался у них в голове. Поэтому они его сразу отметали. Даже гипотетическая возможность, что он именно так в реальности и устроен, приводила их в неописуемый ужас. Они начинали лихорадочно поглощать закуски, всячески подбадривая друг друга, чтобы совместными усилиями отогнать от себя мысли о том, что с жестокостью немцев сделать ничего невозможно[24].

— Долго это не продлится. Достаточно было бы вмешательства американцев.

Мадмуазель Л’Эспинасс пребывала в некоторой растерянности, мы двое, Каскад и я, это видели, она не решалась возмущаться вместе со всеми. Она следила за нашей реакцией, но мы держались абсолютно почтительно. При том что все они изъяснялись на странном языке, по правде говоря, на напыщенном языке придурков.

Ну а самым прекрасным было то, что Анжела в конечном итоге все же явилась. Моя мать, естественно, не могла упустить такую возможность и сразу же похвалила ее за храбрость, далеко не все ведь