– Так не пойдет.

– Первый фильм? – настаивал он.

Я зевнула, пропустив его слова мимо ушей.

– Я буду продолжать спрашивать, ты сама знаешь, – сказал мой собеседник. – Первый фильм. Это не вопрос вкуса. Это факт номер раз. Ты хотя бы можешь это сделать, верно? Это должно было случиться когда-нибудь, с другом, с мамой, в торговом центре или…

– «Человек со шрамом», – выпалила я, сдаваясь и безуспешно прикрывая отвращением улыбку. – Доволен?

Калеб по-мальчишески усмехнулся, словно только что выиграл в перетягивание каната.

– Твой? – спросила я.

– «Афера». С Полом Ньюменом.

Предсказуемо, но тем не менее…

– …первая пластинка, которую ты купила? – продолжал отец.

– Саундтрек к фильму «Коктейль», – ответила я, пряча от него лицо. – А ты?

– Боб Дилан. «Укрытие от грозы»[17], – ответил он, бросая мне мокрую тряпку.

– Любимая еда?

– Бургер и картошка фри.

– Любимый бургер и фри? – добавила я, бросая тряпку назад.

– Ин-эн-аут.

Калеб скатал тряпку в шарик и словно задумался о следующем вопросе.

– Любимый город?

– Ха, Город Братской Любви. – Я улыбнулась. – Страна, которую больше всего хочешь посетить?

– Антарктида, – подумав, ответил отец.

– Страна, – сказала я, когда он бросил в меня мокрым шариком. Я поймала его правой рукой.

– Антарктида, – повторил он тут же. – Или весь атлас.

– Любимое слово? – спросила я, держа тряпку.

Папа думал недолго. К его лицу подлетела муха, пока он размышлял над ответом, и он даже не сдунул ее.

– Думаю, я должен был бы сказать «свобода». А ты?

«Дом. Хрусталь. Ксилофон», – подумала я про себя, а вслух ответила:

– На самом деле, наверное, как у тебя.

Отец приоткрыл рот. Потер руки, обдумывая очередное движение.

– Давай теперь поговорим о приятном. Первый поцелуй?

– Неплохо, – сказала я. – Энди Хоскинс. Шестой класс. Теннисный корт, парная игра, за пределами поля. – Я подбросила тряпку в воздух – так, словно открывала сет, и тряпичный комок упал Калебу в руки, как совершенная подача.

– Кони Анастейша. Первый класс. Поле для соккера, – сказал он, быстро бросая мяч мне. – Первая любовь?

– Еще нет, – сказала я, поймав его. – А у тебя?

– Твоя мать, – сказал он, вытирая руки о джинсы.

– Я думала, что ты, скорее, случайный гость на месяц, – пошутила я, бросая ему тряпку обратно. Он не ответил. И не стал ловить тряпку. Она упала на пол с глухим шмяком, словно пластиковая бутылка с водой, которая не рванула. – Ладно. Я способна в упор увидеть отсутствие ответной реакции. – Усевшись за стол, я попыталась стереть липкое пятно с его края, но оно не поддавалось. Мой отец сел рядом. – А теперь у тебя кто-нибудь есть? – спросила я его.

Он покачал головой.

– Можно сказать, нет.

– Можно сказать? – переспросила я. – Или нет?

– Нет, – ответил Калеб. – А у тебя, куколка?

– Куколка? – рассмеялась я. – Я и не знала, что мы дошли до этого.

– А у тебя? – настойчиво повторил он.

– Не-а, – сказала я, заметив внезапную перемену его настроения. – Ничего особенного. Просто пара парней тут или там. Тут – полицейский офицер и парень в «Лоренцо», но только за бесплатную пиццу по вторникам. Может, если тебе повезет… – Я подмигнула. – …То как-нибудь я оставлю тебе кусочек.

– Теперь, думаю, мне надо чем-то поразить тебя.

– Яблочко от яблони недалеко падает, Калеб. Ты первым это сказал. – Я подняла бутылку, словно произнося тост. – Худшее, что ты сделал в жизни.

– Ты имеешь в виду, кроме того, что я тебя бросил?

– Хорошая подача, – улыбнулась я, наклонив голову, чтобы посмотреть на папин шрам. Я смотрела, как этот шрам подпрыгивает, когда он говорит, соединяя полушария его лица, словно замо`к. Казалось, он доволен своим последним ответом, и шрам продолжал дублировать его здоровую улыбку. – Вот этот шрам, – сказала я. – Когда ты его получил?

– Это займет больше пятнадцати секунд.

– Пятнадцать секунд. – Я взглянула на часы, ожидая, когда секундная стрелка встанет на двенадцать. – Давай!

– Правда? Ты будешь время считать?

– Четырнадцать.

– Блин, – рассмеялся отец, потирая шрам.

– Тринадцать, – сказала я, отслеживая время.

– Черт!

– Двенадцать.

– Черт, – воскликнул Калеб, – ладно!

– Одиннадцать. Десять.

– Ладно. – Папа поднял руку. – Ладно, я скажу. Итак: твоя мать. Я. Семьдесят седьмой год. Бритва. Ванная. Падение. Тадамм! – сказал он, ответив поклон.

– Я вернусь к этому.

– Худшее, что ты сделала? – спросил мой собеседник, меняя тему.

– Кроме встречи с тобой в феврале?

Отец подался вперед, поднимая тряпку, нарушавшую узор дешевого ковра у нас под ногами.

– Давай, куколка, отвечай.

– Арест, – решительно сказала я. – И возможно, то, что я бросила школу. – Я вздохнула. – Целых два. Прелестно.

Калеб крепче сжал тряпку. Из нее по его рукам потекли струйки грязной воды.

– Ты ведь знаешь, что мы с твоей матерью провели не только одну ночь, верно?

Я не могла оторвать взгляда от его рук. Они были стиснуты так, словно ему нужно было сделать себе больно. Или кому-то еще. Или мне.

– Раз ты так говоришь…

– Мы с твоей матерью жили вместе, – сказал отец, погружаясь в ностальгические воспоминания. Голос его охрип. – Не стоит верить всему, что она тебе рассказывает. Мы были молоды и влюблены. А что еще нужно?

– Не знаю, – отрезала я. – Может, еще работа или еда. Деньги. Средства предохранения.

Калеб снова потер шрам.

– Понимаешь, у меня было двенадцать швов после того случая в ванной. Несколько недель я почти не мог есть. Все приходилось пить через соломинку, есть суп и прочее дерьмо. Я даже целоваться не мог.

Мне было трудно удержаться от смеха, но до сегодняшнего дня я горжусь своей сдержанностью.

– Даже представить не могу, чтобы тебе захотелось целоваться после этого маленького шоу.

Мой отец расслабился и вытянул ноги, чтобы коснуться моих. Я поморщилась, когда он задел мою щиколотку, но, думаю, он этого не заметил. На его шраме высыпали капельки пота, и я представила его, одиноко сидящего в мокрой ванной, страдающего от боли, в то время как моя мамаша ушла от него… к Фельдшеру Номер Один? К Брюсу, спортсмену?