Спустя неделю, как я уже вернулась домой, мне вдруг показалось, что я беременна. «Без паники, — успокаивала я себя, — подожди и Хуго пока не беспокой». К врачу я не пошла, как не ходила и раньше, беременность — не болезнь. Надо было прийти в себя и потом уже решать, как быть.

Хуго пришел позже обычного. Он сообщил, что Алиса звонила в гостиницу. Она возила Иду на обследование и подозрения ее подтвердились. У моей старшей сестры был обширный склероз.

— И что это значит? — спросила я, не в силах отделаться от мысли, что болезнь, может быть, неизлечима.

— Воспалительный процесс в центральной нервной системе, — просветил меня Хуго. — Болезнь протекает скачками, есть формы даже доброкачественные, а есть и неизлечимые. Сейчас нельзя сказать: может, Ида скоро сможет передвигаться только в инвалидном кресле, а может, выздоровеет совсем. А потом он произнес фразу, от которой мне до сих пор больно: — В данных обстоятельствах я не могу оставить свою жену без помощи…

«А как же я?» — едва не вырвалось у меня, но я сдержалась. Кроме того, у меня для Хуго была хорошая новость: письмо от франкфуртского книготорговца. Если его приглашают на работу, подумала я, нужно это отметить.

Хуго же бегал по комнатам, сновал вверх и вниз.

— Ты на моем месте поступила бы точно так же, — уверял он меня, словно оправдываясь.

Тут он заметил на кухонном столе письмо, вскрыл его и прочел. Через три недели его ждали во Франкфурте, он начнет работать в магазине, пока только полдня, потому что на целую ставку еще нет денег.

Радоваться вместе с ним у меня не было сил. Я пожаловалась на усталость и молча ушла спать.

Хуго уехал во Франкфурт уже на другой день, пораньше, чтобы присмотреть себе жилье. В ресторанчике наших родичей, где нам наливали яблочный сидр, ему отвели мансарду, за это по вечерам он должен был работать у них в баре. Хуго тут же на это согласился. Существование его было, по крайней мере, обеспечено. В ресторанчике по-прежнему подавали зайчатину, так что голод Хуго не грозил. Квартиру он нашел, хотя в разрушенном городе было весьма непросто, и теперь собирался забрать к себе Иду и Хайдемари. Для меня места в его новой жизни больше не было.

Когда Хуго увидел мое лицо, он захотел меня утешить, но я отшатнулась. Ну и пусть убирается прочь со своей женушкой, которая еле-еле шевелится, и дочку свою неуклюжую пусть с собой забирает! А что, если я жду от него ребенка, что, если я ношу его сына?.. А может, в конце концов все снова наладится: с Хуго во Франкфурт поеду я, а не Ида?

Никогда еще в жизни я так не страдала, не мучилась, не боролась с собой. Как мне хотелось чуда! Но когда моя беременность подтвердилась, какое же это было чудо? Никаких чудес, самое что ни есть закономерное последствие нашего с Хуго сожительства.

Я и теперь еще плачу, вспоминая все это, сейчас, после стольких лет, когда жизнь моя уже прожита. Кроме Алисы, никто не знал, как я была несчастна и одинока.

Телефон звонит. Я энергично сморкаюсь и беру трубку. Это не мои дети и не внуки, это Хайдемари. Она кричит в трубку, будто я глухая. Они с отцом уже едут.

— Завтра будем. Я завезу к тебе папу, кофейку выпью и дальше поеду. А вам, конечно, будет о чем поговорить.

Я забываю спросить, надолго ли Хуго у меня останется. Хайдемари едет в Мюнхен, зачем это, интересно? Я начинаю нервничать. «А в котором часу вас ждать?» — спрашиваю я. «К четырем», — отвечает она.

Она еще что-то говорит, но я ее не слышу — задыхаюсь от возбуждения, в ушах шумит, сердце колотится. Кладу трубку, мне надо прилечь. Что ты теперь чувствуешь, Хуго? А тогда, что ты чувствовал тогда? Казалось, я все теперь забыла, но вот опять медленно что-то припоминается: у Хуго очень мягкая кожа с тонким ароматом. Хуго любил дорогие одеколоны после бритья, но расходовал их очень экономно.

В довершение всего я слышу еще и шаги в коридоре. Это Феликс, слава Богу. Он тревожится: может, мне нехорошо?

— Хуго приезжает завтра в четыре…

Феликс кивает. Он, к счастью, весьма хозяйственный юноша.

— Бабуль, тебе чего купить? Кофе, торт и, — он лукаво ухмыляется, — ликера бутылочку?

— Сам все знаешь не хуже меня. — Я встаю и топаю ногой. — Что вы там пьете — это вино кислое? Вот его и купи, дорогое и невкусное! — Я снова чуть не расплакалась.

Внук усаживает меня на софу.

— Тихо, ба, ложись, успокойся, полежи, отдохни. Утром надо тебе быть в форме. Все, я уехал в магазин.

Он убегает, а я забыла дать ему денег.

Я в отупении лежу на софе и снова вижу себя молодой женщиной, которая переживает тяжелейшую потерю всей своей жизни: от меня уходит моя самая большая любовь. Тогда каждый день новой беременности был для меня пыткой. Я даже подумывала, не сделать ли аборт, и тут же гнала эту мысль от себя. Разумеется, я очень хотела ребенка от Хуго, но как его теперь растить? У меня совсем не было сил, неужели я справлюсь одна? Когда я, спустя несколько недель, плакалась об этом Алисе, избавляться от ребенка было уже поздно.

Хуго ни о чем не догадывался. Он обосновался во Франкфурте, днем продавал книги, вечером — разливал пиво в баре. Казалось, такая жизнь его вполне устраивала. Он завел новых знакомых, быстренько нахватался разных франкфуртских прибауток и, очевидно, от души налегал на яблочный сидр. Я получала от него письма, на которые не отвечала. Какой он был наивный, до чего непосредственный: «Мы тут, — писал он, — кутим до полного изнеможения». Да уж, ты там гуляешь, как хочешь, и уж точно не только в мужской компании.

Я, кажется, задремала. Даже во сне ужасные воспоминания не отпускают меня. Годы напролет я просыпалась в холодном поту, дрожа, в слезах, страдающая, уничтоженная. Так рана и осталась у меня в душе, и она все болит, все напоминает мне, что я покинутая женщина. Хуго предпочел мне мою сестру и даже не подумал, вынесу ли я разлуку.

Феликс вернулся не один: с Максом и Сузи. Они притащили цветы, торт, шампанское, вино, шнапс, кофе, минералку, сливки, половинку копченого лосося, корытце семги и еще кучу всего. Мой любимый мальчик запихивает все это в холодильник, Сузи ставит букет в вазу (жаль, букет пестрый, белых благородных бутонов в нем нет), Макс присаживается ко мне.

— Фрау Шваб, ваша строительная бригада просит позволения откланяться. Это наш подарок — отметить ремонт.

Он тактично не упоминает о Хуго, но я точно знаю: Феликс ему уже что-то там напел. Достаю свои капиталы и отвечаю, что никак не могу все эти дары принять, вечно голодным студентам не пристало сорить деньгами.

Макс так оскорблен, что мне приходится убрать деньги подальше. Феликс открывает шампанское. Не рановато ли они бутылку открыли, праздник-то у меня завтра? Сузи несет бокалы, и они хотят со мной чокнуться.

Я долго роюсь в ящиках буфета и достаю серебряную мутовку для шампанского. Они такой штучки никогда еще не видели, стоят хихикают, а я рассказываю: эту миниатюрную вещицу я в сумочке брала с собой в гости. Если ею как следует помешать в бокале с шампанским, не останется никакой пены, ни единого пузырька. «А это еще зачем?» — удивляются они. А чтобы отрыжки не было. Дамам это не к лицу.