Белк откашливается.

– Почему я играю так хорошо? Просто, потому что я никогда не сгибаю пальцев.

– Извини, что? – приходится отвлекаться на то, чтобы заточить вторую половинку карандаша. Не обращая внимания на то, что сказал Белк, я остервенело точу её до состояния спицы. Потом обламываю слишком острый кончик. Потом снова точу.

Белк принюхивается:

– Пальцы я никогда не сгибаю, вот что.

Я делаю непонимающее лицо.

И тогда он отпихивает меня от пианино и начинает играть зверский маршевый регтайм – и хвостом, ну прямо как метроном ритм отсчитывает. И победоносно смотрит на лапы. Это такие лапы, что и вовсе без пальцев обойтись можно. Лапы у Белка как две коряги. И будто бы две жабы на этих корягах сидят – мягкие, кожаные пупырчатые подушечки.

– А ведь действительно – я никогда не сгибаю пальцев, – с удовлетворением произносит Телониус Белк. Так, словно напоминает себе об этом в какой-то очередной раз.

Я знаю, что у Белка не сгибаются пальцы. Говоря точнее – сгибаются, но не в том месте, где нужно их сгибать, чтобы уверенно чувствовать себя за пианино. Сгибаются они в районе коготков. А коготки служат для того, чтобы схватить, скажем, картошку и отправить её в рот целиком. Когда лакомишься более изысканной пищей – например, блинным тортом – требуется столовый прибор, который Белк будет забавно прижимать двумя лапушками одновременно. Рыбку – муйкку он просто-напросто всасывает в себя из горсти. Я видел это, по меньшей мере, сто раз и ровно столько же раз давился при виде такого негигиеничного безобразия. Сгибались бы у него пальцы – давно бы заставил есть как человек.

А сейчас белк сидит передо мной с таким видом, как будто мне что-то приятное сказал.

Хорошенько заточив карандаш, я начинаю гнусно хихикать.

– И никогда не сгибал! – отчаянно кричит Белк.

Да, да! Видели бы вы его пальцы!

– Поэтому и получается хорошо, – гнёт своё Телониус Белк

Я хмыкаю.

– Спорим? Не сгибай пальцы и всё начнёт получаться само собой.

Белк невероятно азартен. И обидчив. Сожрал недавно игральный кубик от старой «Монополии» и разродился им на горшке. Первый же вопрос – сколько выпало? Я тут же спустил воду, а он потом полвечера дулся.

Но чтобы не обижать его лишний раз, я заключаю с Белком пари. Таинственное пари при свете ноябрьской луны. Ещё нет шести вечера, а она уже светит в окно светом обглоданной кости.

Мы скрепляем договор рукопожатием с НЕСОГНУТЫМИ пальцами. Пожимая мне руку, Белк втягивает в себя коготки и получается так, будто тискаешь мягкую игрушку. И я лишний раз убеждаюсь, что такой лапой играть невозможно в принципе. Но зная, что вытворяет ей Телониус Белк, уважительно жму посильней, а потом и вовсе не хочу отпускать эту игрушечную мягкую лапу. Я желаю, чтобы всё наконец получилось, а договор наш вступил в силу как можно скорей. Чёрт знает, ведь хуже уже не будет. Потому что хуже, чем я не играет никто. Даже обычная белка играет куда лучше меня. Настолько лучше, что уже даёт мне советы. А кто его знает? Вдруг всё получится?

Я не уверен…

Перед тем, как пожать лапу Белка я незаметно беру аккорд, не сгибая пальцев. Получается, конечно же, полная ерунда. Так что вряд ли я выиграю.

Ноябрь расставил все по своим местам, словно безделушки на полочках, а декабрь стёр с них пыль и основательно запорошил снегом.

Ветер с залива уже дует такой, что деревья сгибаются и я бы даже сказал колосятся.

А мы прогуливаемся в сторону водопада. Водопад тут не столь интересен, особенно зимой, так что гуляем мы лишь для того, чтобы провести время на свежем воздухе. Ведь можно теперь встать в шесть утра и сделать всё то, что собирался сделать вечером. А вечером придётся продолжать разворачивать аккорды на инструменте. Ну, а потом ещё саксофон…

Я всё никак не могу взять в толк, чем несогнутые пальцы помогут мне научиться играть так, как Белк по ночам наяривает Round Midnight или возможно чуточку хуже .

Раньше я хотел научиться играть как Арт Тэйтум или на худой конец как непонятный, загадочный, но от этого не менее великий Монк. Теперь для меня авторитет какая-то приурковатая белка. Пожалуй, Ботинок меня убьёт, когда узнает про несогнутые пальцы, небось решит что я сошел с ума… Всё же то, что я сошёл с ума – вовсе не удивительно. Так что, я всё равно буду пробовать так играть. По крайней мере, до Нового Года, как договаривались. Есть у меня ощущение, что рано или поздно это приоткроет мне секретную завесу. Пока только завесу, не формулу. Просто завесу мешающую её рассмотреть. С формулой я и сам как нибудь разберусь. Не маленький.

Жаль только, что Белк не теоретик. И, зная об этом, объяснять ничего не собирается. Вместо того, чтобы взять свою лапу и на ней объяснить, рассказывает мне о том, как за ним гнались собаки, сбежавшие с поводка. После этого случая, он боится любой собаки, а особенно той, что привязана на поводке.

– Понимаешь, – слегка раскачивается он, пристроив руки за спину. – Самая страшная собака – это именно та, что на поводке сидит.

– Если на поводке – то это не страшно…

– Нет. Это очень страшно. И даже очень-очень страшно. Потому что когда она сорвётся с поводка, мало не покажется. Она будет даже сильнее любой собаки без поводка.

Я представляю себе огромного, злого, привязанного цепью к забору бультерьера. Забор раскачивается под её рывками. Скоро собака снесёт этот забор. Или порвётся цепь… Каким образом это произойдёт – неважно. Пса словно зарядили в этот забор. Так что, в любом случае, он даже не рванёт ко мне, а выстрелит из этого забора с утроенной силой. И чем дольше он остаётся привязанным к забору, тем этот выстрел будет сильнее.

– Несогнутые пальцы – это вроде поводка такого и есть, – делает неожиданный вывод Белк.

Вот так новости!

Я не могу удержаться, рисую на снегу клавиатуру, сажусь на колени и начинаю примерять к ней пальцы – то так, то так. Посмотрите на меня! Я бультерьер, чёрт побери!

Гномы в капюшонах уважительно обходят мои художества, осматривают и сбавляют тон своих разговоров. Некоторые мной откровенно восхищены. Возможно, я кажусь этим людям маленьким отмороженным Моцартом. Может, единственное, что кажется им странным – почему играя на снежной клавиатуре, я не сгибаю свои пальцы.

Меня, наконец, проняло. Играя в бультерьера, я просидел бы так час, но услышав саркастический смех за спиной, я вскакиваю и отряхиваюсь. Белк? Нет. Надо мной уже смеются вороны. Приходится всё зачирикать, что я и проделываю со стеснительным видом принцессы, застуканной в ванной с лосьоном от прыщей. Стыдно призаться, но я действительно немного стесняюсь ворон. Интересно, почему. Ведь людей в колпаках-капюшонах я уже давным-давно не стесняюсь.

В целом мне всё ясно. Завеса тайны снята. Белк, ты у меня просто дьявольски талантливая училка! С сегодняшнего дня, репетируем привязанного к забору бультерьера.