Впрочем, Иван никуда не выходил, да и Амалия Альбертовна тоже. Она видела из окна своего номера бесконечные ряды автомобилей, троллейбусов, автобусов, неоновую вывеску «Националя», спешащих по своим делам людей. Ей некуда было торопиться. Она ходила перед занавешенным казенным тюлем окном и время от времени принимала бром, валерьяну, ландышевые капли, еще какую-то дребедень, отчего только голова болела. Муж пытался заняться научной работой и даже ходил в Лен инку. Вечером они молча ужинали в ресторане. Как ни странно, за все это время с Амалией Альбертовной не случилось ни одного припадка, если не считать того непродолжительного недомогания, которое произошло с ней в день их приезда в церкви Воскресения, что на Успенском Вражке. Оба супруга спали с барбамилом, а потому по ночам им снились кошмары, служившие продолжением кошмаров дневных.

Как-то за ужином Амалия Альбертовна сказала мужу:

— Я отравлюсь, если он не найдется. Мишенька, прости меня, но я так больше не могу. Если бы он был жив, он наверняка дал бы о себе знать. Я звоню тете Анюте утром и вечером. Ты ведь знаешь, какая тетя Анюта обязательная и аккуратная. Она практически не выходит из дома, да и телефон стоит у нее под самым ухом. Кто нам только не звонил за это время. Кроме Ванечки.

— Да, — буркнул Лемешев и допил коньяк на донышке рюмки. — Ты целый день сидишь в гостинице — это очень тяжело, я знаю. Проведала бы сестер, что ли…

— Ни за что на свете! — Амалия Альбертовна ударила по столику своим маленьким кулачком, и стоявший возле ее тарелки бокал с минеральной водой вдруг завалится набок, оставив на скатерти быстро расползающееся мокрое пятно. Его длинная ножка отвалилась у самого основания. — Ой, что я наделала! — воскликнула Амалия Альбертовна и невольно перекрестилась. — Это очень плохая примета. Это значит, что у меня больше нет сына.

— Типун тебе на язык! — вырвалось у Лемешева. — Ох уж эти бабские суеверия. Подумаешь — разбился бокал.

— Но ведь это я его разбила. И как. — Амалия Альбертовна была не в силах оторвать завороженного взгляда от разбитого бокала. — Это случилось в тот самый момент, когда ты сказал мне про моих сестер, которые с самого начала были против Ванечки. Ты разве не помнишь, что они мне говорили? Пойти к ним, значит, навсегда отказаться от Ванечки.

— С тех пор столько лет прошло… Янина несколько раз звонила тебе, а Карина даже приезжала, но ты не пустила ее дальше порога.

— И совсем не жалею об этом. Такое не прощается. — Амалия Альбертовна щелкнула замком своей замшевой сумочки, достала оттуда маленькую иконку Богородицы, которую называла девой Марией — она купила ее в тот день в церкви Воскресения, что на Успенском Вражке, — поцеловав, повернула лицом к разбитому бокалу и перекрестила ею весь стол, вместе с сидящим за ним Лемешевым. Потом быстро спрятала иконку назад в сумочку, закрыла глаза и откинулась на спинку стула.

— Он найдется, Миша, — прошептала она. — Мне сейчас было видение… Он здесь, в Москве. Мишенька, верь мне, он обязательно найдется…

Маша не переставая думала о лице, виденном ею в тот вечер в ярко освещенном окне. Иногда ей точно казалось, что оно принадлежало Ивану Лемешеву, порой одолевали сомнения. Помнится, она подняла голову и увидела это лицо, а, увидев, поняла, что это тот самый дом, в котором она была несколько лет назад, и, кажется, та самая квартира, в которой жила ее мать.

На следующий день она нарочно вышла под каким-то предлогом на улицу — над Москвой уже сгущались ранние осенние сумерки, — прошла дворами в тот переулок. Во всей квартире было темно.

Она постояла минут десять в арке, глядя на слепые окна напротив. Повернулась и медленно побрела назад.

Случилось так, что через неделю Маша вдруг оказалась возле этого дома — по прямой до него было метров двести — двести пятьдесят, не больше, от нового местожительства Маши. Она подняла глаза и увидела в окне свет.

Дверь не открывали очень долго, и Маша уже собралась уходить, когда раздались осторожные шаги, и она увидела в сквозную щель в двери мужские ноги.

— Иван, — сказала она в эту щель. — Открой. Это я, Маша. Помнишь, ты ночевал у нас на даче, а утром сбежал?.. Мне нужно поговорить с тобой.

Дверь медленно, словно нехотя, отворилась, и Маша увидела Ивана. Он был бледен и явно испуган. На нем были бежевые брюки в обтяжку, короткие и очень старого фасона, и застиранная рубашка.

— Проходи, — неохотно пригласил Иван. — Кофе хочешь?

Они молча прошли на кухню, так же молча Иван налил две чашки кофе из стоявшей на плите кофеварки с длинной ручкой. Они сидели за столом, избегая смотреть друг другу в глаза, и пили кофе.

— А… дома… никого больше нет? — не без опаски поинтересовалась Маша.

— Нет. Ты… теперь ты скажешь моим родителям, что я здесь, и они увезут меня домой.

— Но ведь ты не вещь, чтобы тебя могли взять и увезти, — возразила Маша, поразившись обреченности, с какой Иван сказал это. — Между прочим, твои родители очень за тебя переживают. Мама в особенности.

— Знаю. Ты их видела? — без особого интереса спросил Иван.

— Нет. Я как-то разговаривала по телефону с твоим отцом. Моя мама видела их обоих. Они были у нас дома.

— Твоя мама? — почему-то удивился Иван.

— Да. Это она ухаживала за тобой той ночью.

— А-а… — Он замолчал и отвернулся.

— Ты здесь надолго обосновался? — вдруг спросила Маша, в упор глядя на Ивана.

— Мне здесь хорошо. Меня… понимают.

— То есть ты, если не ошибаюсь, домой возвращаться не собираешься.

— Нет. Я боюсь.

— Чего?

— После того, что случилось со мной… Тебе этого не понять. Ну, того, что я уже не смогу жить прежней жизнью.

Маша внезапно встала, подошла к Ивану и положила руку ему на плечо.

— Ты… какие у тебя отношения с женщиной, которая здесь живет? — вдруг спросила она, зная, что не вправе задавать этот вопрос.

— Странные. Она удивительная. Мы спим с ней в одной постели, но… Понимаешь, она не хочет, чтобы мы стали любовниками. Она, наверное, права.

Маша почему-то облегченно вздохнула и села на свой стул.

— Ее, как и меня, зовут Машей, — задумчиво сказала она. — Тебе не кажется, что мы с ней похожи?

— Не знаю. Нет, наверное. Ты обыкновенная девушка, хоть И очень красивая, а она… не отсюда. Словно с другой планеты. Ты ее знаешь?

— Да, — кивнула Маша. — Но очень плохо.

— Ее невозможно узнать хорошо. Если бы не она, меня бы уже давно не было на свете.

— Как странно, — вырвалось у Маши. — Я никогда не могла подумать, что… — Она осеклась. — У тебя случайно не найдется сигареты?

Иван выдвинул ящик стола и достал початую пачку «Салема». Они молча закурили.