Вот и тогда, пасмурным осенним днем, родители поругались. Мать девочек, мадам Совиньи, сердилась на месье Совиньи с самого утра. Вина ее супруга состояла в том, что он, вместо того чтобы рисовать пейзажи с видами университета, которые так хорошо покупались, написал еще один ее портрет. Марианна не могла понять, почему маменька не радуется — ведь она была прелестна на новом портрете, в сером переливающемся платье и с этими своими рыжими локонами, вокруг которых обмотана нитка жемчуга. На картине отец изобразил ее моложе, чем сейчас, и Марианна была уверена, что на свете нет второй такой красавицы, как ее мать. Впрочем, вторая как раз существовала — девочка знала, что ее матушка имела сестру-близняшку, которая много лет назад куда-то уехала, и никаких известий о ней родные не получали. Так что мадам Совиньи оставалась единственной обладательницей неповторимой в своем очаровании внешности, почти не меняющейся с годами. Впрочем, отец часто говорил, что малышка Марианна — копия своей матушки и будет такой же красавицей, когда вырастет. Он рисовал обеих дочерей, вместе и порознь, и Марианна всегда терпеливо позировала, в отличие от черноглазой вертлявой Софи, неспособной в силу младенческого возраста и живого характера усидеть на одном месте хотя бы четверть часа.

Как бы там ни было, мадам Совиньи отнюдь не разделяла пристрастий своего мужа к семейным портретам — она сама недурно рисовала, по крайней мере для младших школьниц, которым преподавала основы живописи до того момента, когда они подрастали и ими начинал заниматься месье Совиньи, подлинный художник.

Мадам ругала супруга за бесполезное растрачивание времени и дорогих красок, так как и то и другое он мог потратить с гораздо большей пользой.

— Моя дорогая, но ведь мне удалось продать портрет! — оправдывался, как и всегда, бедный папенька. — Какой-то приезжий англичанин купил его для своей коллекции французской живописи. А на эти деньги мы вполне сможем заказать новые платья для тебя и девочек.

— У нас достаточно платьев! — отрезала не смягчившаяся супруга. — Деньги понадобятся на ремонт класса, крыша уже давно протекает, и скоро у нас вообще может не остаться учениц! А на одни ваши картины нам не прожить!

Расстроенный месье Серж поцеловал жену в макушку, предложив использовать их скудные средства так, как она считает нужным, и отправился в крошечную мастерскую — рисовать ненавистный пейзаж с башнями университета.

Вот тогда Марианна и задала вопрос, который уже несколько месяцев мучил ее:

— Мама, вы с отцом не любите друг друга?

Мать невесело улыбнулась и присела на продавленный диванчик рядом с дочерью, одновременно не переставая прислушиваться к тому, что происходило в недрах старого дома: где-то плакала Софи, ученицы нестройным хором декламировали стихи в одном из классов, кашляла в своей комнатке старая служанка, которую давно пора было уволить, но мадам Совиньи не находила для этого сил и нужных слов. Сколько помнила Марианна, ее мать всегда была напряжена, вытянута в струну, готовую тотчас же подать тревожный сигнал, если что-то в доме пойдет не так, как положено. И сейчас она неодобрительно поджала губы, правда, неизвестно, по какому поводу, после чего заговорила с дочерью серьезно, по-взрослому:

— Когда-то очень давно мы с твоим отцом очень любили друг друга. А когда любишь слишком сильно — любовь однажды сгорит, оставив после себя руины, из-под которых внезапно пробивается на свет все то, что было неважным до сих пор: отсутствие денег, знакомств, разность характеров… да мало ли что.

— Значит, сильно любить плохо? — Марианна очень хотела понять все сразу — нечасто мать разговаривала с ней как с равной.

— Я бы не хотела, чтоб ты повторила мою судьбу, Я уже рассказывала тебе, что много лет назад я уехала из Англии, чтобы быть вместе с твоим отцом. И моя тогдашняя неосмотрительность очень дорого стоила всей нашей семье.

Марианна слышала эту историю, и до сих пор она казалась девочке невероятно романтичной, как красивая сказка, — ее мать, молодая девушка, полюбила своего учителя рисования и покинула родину, чтобы выйти за него замуж и жить с любимым в чужой стране. Только сегодня она узнала от матери всю правду: у ее избранника не было ни замка, ни слуг, ни кареты — всего того, что непременно имели молодожены в сказках. И никто не мог им помочь, родственников у месье Совиньи во Франции тоже не было. Сначала влюбленным все это казалось преодолимым, они путешествовали по городам, ища, где лучше всего устроиться жить, и везде рисовали пейзажи, часть из которых удавалось продать, а часть до сих пор лежала в большой папке на верху шкафа. Молодая мадам Джун Совиньи, не смущаясь, продавала свои платья и те немногие драгоценности, которые у нее были с собой, чтобы им было что есть на завтрак и где ночевать, но через несколько месяцев такой жизни перед супругами замаячила нищета — не слишком много было желающих покупать картины в стране, измученной трагедией революции.

Следовало что-то менять, и молодожены, успевшие в своем путешествии добраться до Монпелье, решили здесь и остаться. На последние деньги они сняли комнатушку в старом доме, и месье принялся искать работу учителя, а мадам пришлось подрабатывать служанкой. Вместе с рождением Марианны начались их ссоры — Джун уже не могла работать, а денег не хватало на самое необходимое. Все же Сержу наконец повезло — он устроился учителем сразу в несколько семейств побогаче, и они сняли часть этого дома у старушки — одинокой вдовы. Тогда-то деятельная Джун и придумала открыть в домике школу для девочек из не слишком богатых семейств, которые не могли посылать своих детей в пансион. Старушка-хозяйка была рада появлению в ее доме молодой жизни и охотно соглашалась присматривать за малышкой Марианной. В эти годы и самые родовитые семейства потеряли столь многое, что их детям грозило остаться необразованными, и недорогая школа оказалась прекрасным выходом. Манеры мадам Совиньи и ее супруга были безупречны, а красноречие Джун, расписавшей перед изумленными родителями все прелести английской системы образования, которую она собиралась внедрять в своей школе, не пропало понапрасну. Первое время Джун не гнушалась ходить по солидным, но явно запущенным домам лично, уговаривая каждого, кто готов был ее слушать, а позже ученицы сами потекли в школу, пусть и не рекой, а маленьким, но неиссякаемым ручейком.

Марианне было пять лет, а ее сестренке всего год, когда добрая хозяйка домика умерла, оставив его в наследство семье Совиньи как благодарность за то, что они скрасили годы ее одиночества, а школа к этому времени уже приобрела устойчивую репутацию приличного заведения.

И все же денег не хватало — ученицы не могли платить много, а подрастающим детям требовалось все больше необходимых вещей. Месье Совиньи все свободное время посвящал живописи, продавая приезжим виды Монпелье, но его жена, измученная годами борьбы с нищетой, не упускала возможности попенять ему на ее загубленную жизнь.

— Бот видишь, я даже не помню, когда любовь исчезла, — закончила Джун свой рассказ.

Зато она прекрасно помнила наставления своей матери, но только через много лет поняла, насколько та оказалась права, предостерегая дочерей от необдуманного брака. И теперь, считала Джун, настало время начать внушать дочери те принципы, от которых она сама отказалась.