– Ох, Марджи, не будь дурочкой! Искусственное создание невозможно принять за живого человека. Если бы ты видела хоть одного…

– Я видела. И не одного, а многих!

– Тогда ты сама знаешь.

– Тогда я знаю что?

– Что ты прекрасно отличишь такого монстра от человека, лишь только глянешь на него.

– Как? Что это за знаки, по которым можно отличить искусственного человека от любого другого? Назови хоть один.

– Марджори, ты как будто нарочно стараешься меня разозлить! Это на тебя совсем не похоже, милая. Ты превращаешь наши каникулы во что-то очень неприятное.

– Не я, Вик. Ты это делаешь. Тем, что говоришь глупые, неправильные, неприятные вещи, которые ничем не можешь подтвердить! – И эти мои слова прекрасно показывают, что улучшенный человек совсем не похож на сверхчеловека, потому что моя реплика хоть была и честна, и справедлива, но совершенно не годилась для споров с родными – слишком резко.

– О!.. Как ты могла!.. Это неправда!..

То, что я сделала вслед за этим, вовсе не следствие моей лояльности по отношению к другим искусственным людям, потому что у ИЧ нет видовой солидарности, – для этого просто нет никаких предпосылок. Я слышала, что француз может умереть за свою La belle France, но… Вы можете представить себе, чтобы кто-то сражался и умирал за честь «Гомункул анлимитед», секция Нью-Джерси? Я думаю, что сделала это ради себя самой, это было одно из тех критических решений в моей жизни, которые я никогда не могла потом проанализировать, не могла понять причины, побудившей меня поступить так, а не иначе. Босс говорит, что весь процесс обдумывания важнейших поступков и решений происходит у меня на каком-то подсознательном уровне. Может быть, он прав.

Я вскочила с постели, скинула ночную рубашку и встала прямо перед ней.

– А ну-ка посмотри на меня, – требовательно сказала я. – Кто я? Искусственная? Или нет? И как ты это определила?

– Ох, Марджи, кончай выставлять себя напоказ. Всем известно, что у тебя самая лучшая фигура в нашей семье, и тебе совершенно незачем это доказывать.

– Отвечай! Скажи, кто я и как ты это определила. Можешь использовать любые тесты. Возьми образцы для лабораторных анализов, но скажи, кто я и какие признаки это подтверждают.

– Ты противная девчонка, вот ты кто.

– Возможно. Даже вероятно. Но какого сорта? Натуральная? Или искусственная?

– Ох, чтоб тебя!.. Натуральная, конечно.

– Ты ошибаешься. Я искусственная.

– Ой, прекрати дурака валять! Надень рубашку и ложись спать.

Вместо этого я накормила ее досыта правдой: сказала, в какой лаборатории меня спроектировали, назвала день и месяц, когда была извлечена из искусственной матки, – мой «день рождения» (правда, мы, искусственные, «вынашиваемся» дольше, чтобы был ускорен затем процесс созревания), заставила ее выслушать подробное описание жизни в приюте при лаборатории. (Поправка: в приюте при той лаборатории, где вырастили меня, потому что в других кое-что может быть и по-другому.) Я кратко рассказала ей о жизни после приюта – почти все здесь было ложью, потому что я не могла выдавать секреты Босса, повторила в основном то, что давным-давно еще рассказывала всей семье, сказала, что работала и работаю секретным коммерческим агентом. Упоминать Босса было не нужно, поскольку несколько лет назад Анита решила, что я агент транснациональной корпорации – что-то вроде дипломата, постоянно путешествующего с секретными миссиями… Напрашивающийся вывод, который я с удовольствием подтверждала тем, что никогда не опровергала его.

– Марджи, – сказала Викки, – зачем ты это делаешь? Ведь всей этой ложью ты можешь погубить свою бессмертную душу!

– У меня нет души! Я ведь именно об этом тебе и твержу.

– Ну прекрати! Пожалуйста!.. Ты родилась в Сиэтле. Твой отец был инженер по электронике, твоя мать была педиатром. Ты потеряла обоих родителей при землетрясении – ты же рассказывала нам о них… Показывала фотографии.

– «Мать моя пробирка, и скальпель – мой отец»! Викки, на свете миллион или больше искусственных людей, чьи «свидетельства о рождении» были «уничтожены» при разрушении Сиэтла. Их невозможно сосчитать, потому что невозможно уличить их во лжи. После того, что случилось в этот месяц, появится еще множество людей моего сорта, которые «родились» в Акапулько. Мы вынуждены искать такие лазейки, чтобы нас не преследовали невежественные и предубежденные люди.

– Ты хочешь сказать, что я «невежественная» и «предубежденная»?

– Я хочу сказать, что ты прелестная девчонка, которой взрослые заморочили голову. Тебе наплели много ерунды, и я хочу это исправить. Но если эти «башмаки» тебе не жмут, можешь в них оставаться.

И я заткнулась. Викки не поцеловала меня на ночь. Мы обе долго не могли заснуть.

Весь следующий день мы делали вид, что разговора просто не было. Викки не упоминала об Эллен, и я не упоминала об искусственных людях. Но все это испортило то, что начиналось как веселая прогулка. Мы купили все, за чем приезжали, и вечерним шаттлом отправились домой. Я не сделала того, чем грозилась, – не стала звонить Эллен, когда мы вернулись. Я не забыла о ней, я просто надеялась, что, быть может, ситуация разрешится сама собой. Трусость, наверное.

В начале следующей недели Брайан позвал меня с собой, когда поехал проверять участок земли для какого-то клиента. Это была долгая и приятная поездка верхом с остановкой и ланчем в деревенской гостинице – фрикасе, якобы из ягненка, было наверняка из баранины, а запивали его слабым пивом, которое подавали в высоких кружках. Ели мы снаружи, прямо под деревьями.

После сладкого – вишневый пирог, жуткая вкуснятина – Брайан сказал:

– Марджи, Виктория рассказала мне очень странную историю.

– Вот как? Что же это за история?

– Дорогая, пожалуйста, поверь, я никогда бы не заговорил об этом, если бы Викки не была так расстроена. – Он замолчал и посмотрел на меня.

Я выдержала паузу и спросила:

– Чем она расстроена, Брайан?

– Она утверждает, будто ты сказала ей, что ты искусственное существо, выдающее себя за человека. Прости, но это ее слова.

– Да, я сказала ей это. Правда, другими словами. – Больше я не стала ничего объяснять.

Брайан долго молчал, а потом очень мягко обратился ко мне:

– Могу я спросить – зачем?

– Послушай, Брайан, Викки наболтала очень много ерунды про тонга, и я постаралась объяснить ей, что это все глупость и неправда, что она этим оскорбляет Эллен. Я очень расстроена из-за Эллен. В тот день, когда я приехала, ты дал мне знак – заткнуться, и я заткнулась… Но я не могу больше сидеть и молчать. Брайан, что нам делать с Эллен? Она же твоя дочь. И моя… Не можем же мы сидеть и смотреть, как с ней обращаются! Что нам делать?