Помню, вначале мне было ужасно неловко съедать дармовой обед (писатели-то в большинстве своем платили наличными), ведь я по природе своей все-таки человек достаточно совестливый (и не писатель), но в том-то и прелесть этого кабака – напомню, сами писатели называли кабак “ кабаком

”,- в том-то и прелесть, что, побывав тут два-три раза, новичок переставал быть чужаком и принимался завсегдатаями уже как в доску свой, тем более если он обнаруживал склонность к употреблениям. Долмат Фомич, который весьма ревниво относился к моим посторонним знакомством и который почему-то недолюбливал, не сказать, презирал современных писателей (во всяком случае, здешних), пожалуй, недооценил мою общительность. Иначе бы он похлопотал о моем перераспределении в другой буфетосодержащий клуб, да хотя бы к тем же архитекторам или композиторам.

Парк Победы. Даже кнопка звонка, родная, фамильная, заменена на новую, не мою. Я звонил и звонил: не хер прятаться, знаю, что дома. Почему-то представил, что дверь открою я сам. Что бы было тогда? Вот открыл и стоит, не узнает, не знает – меня: “ Ты кто? ” “А ты? ” – отвечаю с угрозой – себе-ему.

Зашебуршало.

Открывший дверь оказался широкоплечим, верзилистым и чернокожим, родом из Африки. Не ожидал. Не я. И даже не

Валера. “ Вы кто? ” – спросил я вежливо гостя. Он сказал с характерным танзанийским акцентом: “Шилез! ” “Это я

Жилец ”,- ответил я мысленно. Но спорить с ним не стал.

Побрел восвояси. То есть во дворец Шереметева, чтобы дерябнуть в кабаке 150 “Менделеевки ”. Я не хотел думать, что сделали они с моей квартирой. Шилез так шилез.

… За соседним столиком говорили о музыке революции. А тогда была perestroyka. Не то была, не то уже кончилась.

Наверное, кончилась. От этого нерусского слова всех мутило давно, им обожралось все человечество, а мы и подавно.

У нее тоже была своя музыка. Muzika perestroyki.

“Уж лучше в Союз композиторов ”,- сказал я и попытался напеть то, что слышал сейчас; мелодия деформировалась, расползлась, растворилась в кабацком гуле, исчезла. Я остался ни с чем.

Некто – громко: “ Ничего у нас не получится, пока мы по капле не выдавим из себя Достоевского! ” Мне показалось, что произнесено это нарочно для меня, чтобы услышал; нет, конечно. Все замолчали.

“Лично я,- и тут говорящий весьма натуралистично потужился,- выдавливаю… выдавливаю… каждый день… по капле… ” – и – уронил рюмку, задев локтем.

Что ли впечатлительным стал я, или что-то оно со здоровьем, или сам хватил лишнего, но “ капля Достоевского

” оказалась последней, переполнившей чашу… чего там?.. терпения – дармовый обед запросился наружу. Я поспешил в уборную. Вот тебе и катарсис, подумал, нагнувшись над унитазом. Смыл.

Стоя перед раковиной, глядел на себя в зеркало; на меня пялилось мое невеселое “ я” с малиновым пятном на лбу.

Молодой, почти юный, ангелоподобной внешности литератор с равнодушным видом держал ладони перед гудящей автосушилкой. “Сейчас многие пытаются писать плохо, – обратился он ко мне, моющему лицо. – Писать плохо дьявольски трудно, гораздо труднее, чем хорошо ”.

Я сказал: “У некоторых получается”.

“У немногих. Впрочем, имена на слуху. Но это, видите ли, на уровне стиля. На уровне стиля – да, бывают удачи. Иное дело сюжет… ” – “Какой сюжет? Кого же сегодня заботит сюжет? ” – послышался утробный голос из-за дверцы кабинки.

“То-то и плохо, что никого не заботит, – прибавил громкости мой собеседник. – Или нет, скажу по-другому: оттого, что сюжет сегодня никого не заботит, как раз и не выходит по-настоящему плохо. Можно сколько угодно резвиться на полях бессюжетности, теша себя ребяческой мыслью, что ты уже достиг совершенства косноязычия, но что из того? По-настоящему плохо лишь тогда, когда сюжет, именно сюжет, заведомо плох ”.- Он мне подмигнул.

“Да, но где же взять плохой сюжет? ” – воскликнул обитатель кабинки с такой неподдельной тоской, словно речь шла по крайней мере о пере Жар-птицы какой-нибудь. “Жизнь, сама жизнь диктует сюжеты ”,- произнес назидательно сушащий руки.

На сегодняшний день намечалось много хорошего. Во дворце

Белосельских-Белозерских – банкет для творческой интеллигенции демократических убеждений. В Таврическом дворце – праздничный бал. На Каменном острове на одной из бывших правительственных дач обещал состояться обед с участием Великого князя Владимира Кирилловича, впервые посетившего Россию. Активисты общества “Возрождение во имя реформ ” встречаются в ресторане гостиницы “Европейская”.

Общество гастрономов собирает своих членов под сводами бывшей Чесменской богадельни, в аудитории № 212. О чем и сообщалось заблаговременно.

Я решил не ходить. Не хотелось. Хотелось просто ходить – ходить по городу.

По Сенной блуждали милиционеры. Незаконная торговля в этот день каралась штрафом. Одну лишь бабусю не трогали: для тех, кто думал, что сегодня

7 ноября, она продавала традиционные раскидайчики.

Над Зимним пролетел вертолет…

Я пересек Дворцовую и вышел на Мойку. Плыл катер. В подъезде дома Аракчеева сидела кошка, ее глаза излучали тревогу. Скучал милиционер перед Генеральным консульством

Японии. Япония – Страна восходящего солнца. Солнце восходит над Японией, оно похоже на блин. Борцы-гиганты состязаются в беге. Извергается вулкан Фугэн, молчавший двести лет. Сто тридцать домов под лавой и пеплом. Я отошел от стенда.

В комиссионный магазин “Натали ” требовалась уборщица. “

Натали ” был закрыт, как и дом-музей, где скончался раненый Пушкин.

По Конюшенной площади шли демонстранты – колонна с красными флагами и портретами Ильича; впереди – транспарант с надписью “Справедливость ”. Повернув на бывшую Желябова, или на бывшую бывшую (а теперь настоящую)

Большую Конюшенную, демонстранты стали скандировать:

“Ле-нин-град! Ле-нин-град! ” – призывая прохожих примкнуть к процессии. То были противники “ Санкт-Петербурга ”. Они направлялись к Невскому проспекту.

Я увидел парашютистов. С трехцветными флагами и чем-то к тому ж пламенеющим (вроде факела, что ли) они падали вниз, исчезая за крышей величественного ЛЕНВНИИЭПа. Так вот зачем вертолет! Я ускорил шаг и вновь оказался на площади.

Митинг закончился, но праздничная часть еще продолжалась.

Над площадью пролетела неспешная “ этажерка ”, за ней развевалась ленточка: “Санкт-Петербург ”. Три самолета появились со стороны Адмиралтейства – спортивные; пролетев над Александрийским столпом, они оставили за собой ядовито-оранжевый, по-своему, декоративный след. Некий комментатор провозгласил торжественным голосом: “Дорогие санкт-петербуржцы! Мы впервые видим это зрелище. Над

Дворцовой площадью самолеты! Ура! ” “ Урааа! ” – ответили рожденные не летать и летать не рожденные.