Потом она вдруг задала мне вопрос, никак не связанный с тем, о чем мы говорили, но прозвучавший так, будто весь наш разговор вел именно к нему:

— Мы все еще подруги?

— Да.

— Тогда можешь сделать мне одолжение?

В то утро я сделала бы для нее все что угодно: сбежала из дома, покинула свой квартал, спала в сарае, питалась корешками, спустилась через люк в канализацию и никогда не вернулась бы назад, несмотря ни на какой холод и дождь. Но то, о чем она попросила, показалось мне сущей мелочью, так что я почувствовала легкое разочарование. Она всего лишь хотела, чтобы мы каждый день, перед ужином, хотя бы на час встречались в сквере и чтобы я приносила с собой учебники латыни.

— Я тебе не помешаю, — сказала она.

Она уже знала, что меня отправили на пересдачу, и хотела заниматься латынью вместе со мной.

7

В те годы, когда я училась в средней школе, многие вещи менялись прямо у нас на глазах, и так быстро, что нам даже не верилось в эти перемены.

Бар «Солара» разросся и преобразился в хорошо оборудованную кондитерскую, заправлял в которой отец Джильолы Спаньюоло: по воскресеньям там толпилась и молодежь, и старики, покупали домой пирожные. Сыновья Сильвио Солары — Марчелло, которому было около двадцати, и Микеле, чуть младше, — купили бело-синий «фиат-миллеченто» и по воскресеньям гордо разъезжали по улицам.

Бывшая столярная мастерская Пелузо, когда-то руками дона Акилле превращенная в колбасную лавку, наполнилась множеством деликатесов, теперь выставленных еще и на тротуаре. Запах специй, маслин, колбас, свежего хлеба и копченостей щекотал прохожим ноздри, возбуждая аппетит. Со смертью дона Акилле его мрачная тень покинула это место и больше не витала над его семьей. Вдова, донна Мария, оказалась очень доброй женщиной. Она теперь лично управляла магазином вместе с пятнадцатилетней дочерью Пинуччей и сыном Стефано, который из злобного мальчишки, пытавшегося проткнуть Лиле язык, превратился в сдержанного молодого человека с доброжелательным взглядом и кроткой улыбкой. Покупателей стало намного больше. Мать сама отправляла меня туда за продуктами, и отец не возражал, в том числе потому, что, когда денег не хватало, Стефано записывал мои покупки в блокнот, и мы расплачивались в конце месяца.

Ассунта, вместе с мужем Николой торговавшая на улице фруктами и овощами, была вынуждена оставить работу из-за сильных болей в спине, а через несколько месяцев ее муж слег с воспалением легких, от которого чуть не отправился на тот свет. К счастью, все закончилось хорошо. Теперь каждое утро, зимой и летом, в дождь и в солнце, на телеге, запряженной лошадью, по улицам раскатывал их старший сын Энцо, в котором от мальчишки, кидавшего в нас камни, не осталось почти ничего: он стал коренастым парнем, сильным и здоровым, со светлыми растрепанными волосами, голубыми глазами и густым басом, которым расхваливал свой товар. Продукты у него были отличные, и по тому, как он себя вел, было видно, что парень он честный и рад услужить клиентам. Он невероятно ловко управлялся с весами. Мне нравилось, как он быстро-быстро переставляет гири, пока чаши не придут в равновесие, снимает их — раздается звяканье железа, — заворачивает картофель или фрукты и укладывает в корзину синьоры Спаньюоло, или Мелины, или моей матери.

По всему кварталу процветало предпринимательство. В галантерее, где Кармела Пелузо начинала работать продавщицей, неожиданно появилась молодая швея: магазин расширили и рассчитывали превратить в модное дамское ателье. Из мастерской, где работал сын Мелины Антонио, сын старого хозяина, Джентиле Горрезио, попытался сделать небольшую фабрику мопедов. В общем, все пришло в движение, все закрутилось, все на глазах меняло облик, скрывая накопившуюся ненависть, напряжение и уродство и представая в новом свете. Пока мы с Лилой учили в сквере латынь, менялись даже простые вещи вокруг нас — фонтанчик, куст, яма на краю дороги. Пахло битумом, медленно, с треском и дымом, полз дорожный каток — рабочие, голые по пояс или в майках, асфальтировали улицы и stradone — широкое шоссе. Менялась даже цветовая гамма. Паскуале, старший брат Кармелы, устроился рубить деревья, росшие вдоль железной дороги. Страшно представить, сколько он их вырубил, если мы целыми днями слышали звуки пилы: деревья вздрагивали и, источая аромат опилок и зелени, падали на землю с протяжным шелестом, похожим на вздох; Паскуале и другие рабочие без устали пилили, рубили и корчевали корни, пахнувшие землей. Зеленое пятно исчезло, и на его месте появилась плоская и утоптанная площадка желтоватого цвета. Работу эту Паскуале получил по счастливой случайности. Незадолго до того друг сказал ему, что в баре «Солара» сидят какие-то люди, которые нанимают мужчин на ночную вырубку деревьев на площади в центре Неаполя. Паскуале не любил Сильвио Солару и его сыновей, но все равно отправился в бар, сгубивший его отца, — ему надо было кормить семью. Он вернулся на рассвете, без сил, принеся с собой запах свежей древесины, погубленных листьев и моря. Затем его все чаще стали приглашать и на другие подобные работы. Теперь он трудился на стройке за железной дорогой, и иногда мы видели, как он взбирается на строительные леса растущих на глазах новых зданий или, нацепив на голову панаму из газеты, устраивается в обеденный перерыв на солнце и ест сосиски с хлебом и брокколи.

Лила сердилась, когда я отвлекалась, глядя на Паскуале. К моему большому удивлению, выяснилось, что она уже многое знает из латыни, например все склонения и спряжение глаголов тоже. Я осторожно спросила ее откуда, и она с обычным для нее сердитым выражением лица, означавшим, что ей жалко тратить время на пустые разговоры, призналась, что, когда я поступила в среднюю школу, она взяла в библиотеке Ферраро латинскую грамматику и из любопытства выучила ее. Библиотека была для нее ценным ресурсом. Хоть и не сразу, но она все же с гордостью показала мне свои четыре читательских билета: один ее собственный, один — на имя Рино и по одному — на отца и на мать. На каждый билет она брала по книге, проглатывала их за неделю, а в следующее воскресенье возвращала и брала четыре другие.

Я не расспрашивала Лилу, какие книги она уже прочитала и какие читает сейчас, — учеба не оставляла времени на болтовню. Она гоняла меня по пройденному материалу и жутко злилась, если я отвечала неправильно. Однажды даже сильно шлепнула меня по руке своей длинной узкой ладонью и не только не попросила прощения, но, наоборот, пригрозила, что ударит еще больнее, если я снова ошибусь. Латинский словарь — она еще ни разу не видала таких толстых и тяжелых — привел ее в восторг. Лила искала в нем не только те слова, что встречались в упражнениях, но и другие, просто приходившие ей на ум. Она задавала мне упражнения, копируя интонации учительницы Оливьеро. Заставляла меня переводить по тридцать предложений в день: двадцать с латыни на итальянский и десять с итальянского на латынь. Сама она тоже переводила — намного быстрее меня. В конце лета, когда до экзамена оставалось совсем чуть-чуть, она с недовольством заметила, что я ищу в словаре незнакомые слова в том же порядке, в каком они стоят в предложении, выписываю основные значения и только потом пытаюсь понять его смысл.