Ох, лихо все вертится в Америке, лихо, прямо караул!

Так вот видел я американский континент в разрезе.

Пустынный железнодорожный вокзал в Окленде, куда мы автобусом доехали из Сан-Франциско. Тащимся по голому перрону, катим перед собой на тележках свои пожитки, и кажется – одни мы хотим произвести какой-то непонятный и никому не нужный эксперимент, испытать то, что испытывали почтенные жители Америки прошлого века. Ехать поездом – причуда, даже немножко стыдно: что это, мол, с ними, из какой глухомани вылезла сия преподобная троица! И состав-то всего из четырех вагонов (у нас из Москвы до Костромы штук шестнадцать – и всегда набитых под самую крышу).

Подходим ближе. Вагон тусклый, поношенный, никому, бедняга, не нужный – бывший рысак, ставший дохлой клячей, на которой возят от случая к случаю разный хлам. Соседей нет начисто, отчего делается совсем уныло. Куда мы залезли, куда нас понесла нелегкая! Зря, зряшная выдумка. Стою в одиночном купе, оглядываюсь и думаю: ох и злятся, наверно, на меня Лурье и Катаев – ведь это я первый сказал «э!».

Полки пока не видно, шарюсь в ее поисках. В Америке до лешего всяческих технических причуд, от которых мы не раз и страдали.

Кажется, в Хьюстоне в наимоднейшем отеле «Шаритон-Линкольн» стояли у кровати какие-то огромные распроклятые часы, циферблат которых, как перламутровой инкрустацией, был осыпан кнопками. Зачем они – кто знает! Но любопытство – инстинкт здоровый, и, конечно, надо эти кнопочки нажать, посмотреть, чем еще нас порадует Америка.

Утром рано стучится в мой номер Фрида Анатольевна.

– Пардон, я сейчас накину что-нибудь сверху.

Накинул, открыл дверь. За дверью снятая с креста женщина.

– Что случилось? Скорей садитесь. Не надо ли воды?

– Не надо, – произносит Фрида с пугающей интонацией. – Виктор Сергеевич, я провела страшную ночь… Эти проклятые часы… Если вам не трудно, пройдем ко мне.

Входим к Фриде. По всей комнате следы тяжелой ночной бессонницы. Часы завернуты в два одеяла и закрыты подушкой. Гора! И из подножья этой горы – как будто сейчас начнется извержение вулкана: у-у-у, у-у-у, р-р-р, трр-трр-трр… Зловеще, глухо, нагло, определенно…

Оказывается, назначение этих кнопок крайне просто. У каждого часа около каждой минуты нажал – во столько тебя и разбудит этот будильник. Но американское коварство заключается не только в том, что будильник, зазвенев, не перестает трещать, как в конце концов поступает всякий порядочный его собрат, а эту адскую машину полагается еще выключить, иначе звон может продолжаться до бесконечности. И надо знать, как выключить. Но и эта ловушка садисту-изобретателю показалась недостаточной. В условный час, когда механизм под действием кнопки срабатывает, раздается нежный звоночек: длинь-длинь. Вы встаете, отключаете звон и, сладко потягиваясь, шествуете в туалет. Но если вы не отключили звона, через короткий промежуток машина, думая, что вы не услышали ее нежного голоса и не проснулись, игриво повторяет свое «длинь-длинь», но уже с некоторой настойчивостью и усиленной громкостью: длинь-длинь-длинь. Если же вы и в этом случае не хотите покидать теплые объятия Морфея, любезная машина усиливает звон и его длительность.

Любопытная Фрида Анатольевна ткнула пальчиком, так, для интереса, в кнопку на 2 часа 7 минут – и в 2 часа 7 минут ночи машина начала работать. Фрида, конечно, сразу услыхала «длинь-длинь», и ей даже понравился этот чудный малиновый звон. «Нет, милы все-таки эти американцы, – подумала она. – Какой нежный звоночек придумали, не то что у нас – Второго часового завода, тарахтит, как будто не человека будит, а слона в зоопарке». Но «длинь-длинь» звякнул снова. «Мило», – опять подумала Фрида и натянула одеяло на голову. Длинь-длинь-длинь-длинь. Так. И долго это будет? Опять – длинь-длинь-длинь-длинь-длинь. Фрида встала. И началась ночная, не видимая чужим взорам битва женщины с будильником. Человек и машина. Фрида металась по комнате, нажимала все кнопки двумя руками, а чудовище орало благим матом, гудело, рычало, лаяло, било в колокола. И только под утро, завернув его во все мягкое и теплое, Фрида Анатольевна присела на кончик кровати. Дождавшись пристойного времени, она двинулась ко мне.

Я раскутал врага, раздел его донага и ударил кулаком. Каждый знает, что это лучший способ борьбы с машиной, будь то телевизор, радио, холодильник или велосипед. И, представьте, часы замолчали. Видимо, я попал в солнечное сплетение.

Дорогая Фрида, я совсем не хочу выставить такого хорошего друга, спутника, такого блистательного переводчика и неутомимого нашего помощника в смешном свете. Может быть, я все спутал и это было не с вами, а с Катаевым, Граниным или даже со мной, – не в этом дело. Со мной уж точно было подобное.

Залез я в ванну в каком-то очередном «Шаритоне». Груда полотенец, простынь и кнопок. Думаю: зачем это столько всяких вытиралок? Видимо, одна для правой ноги, другая для левой, третья для уха, четвертая… И кнопки заинтриговали. Осторожно нажал одну, и на меня сверху обрушился горячий самум пустыни – чуть не задохнулся! Слава Богу, живо отбился, утихомирил. Нажал другую – и в ноги ударил ледяной ветер. Ай! Я запрыгал по ванной комнате и в чем мать родила выскочил в номер. Хорошо еще, что не ставят в отелях машин для игры с тобой в шахматы, для состязаний в боксе, для убаюкивания тебя похлопыванием по лопатке пластмассовой ладонью.

Впрочем, в наш век всюду стоят механические певцы, рассказчики, музыканты, как у какого-нибудь средневекового герцога, и осаждают тебя наперебой. Ты едва успеваешь говорить им «Изыди!», поворачивая рукоять.

…Полка для спанья оказалась пригнанной вверху вдоль правой стенки. Отыскал кнопку, нажал, и постель двинулась на меня с высоты. Я успел выскочить в коридор, и она, заполнив все купе, повисла на уровне моей груди. Я попрыгал-попрыгал около нее и все-таки забрался наверх.

Так. Ночник, кондиционированный воздух – отлично, терморегулятор – тоже хорошо. Оснастили старую посудину на новый лад. Слез, поднял полку. Что тут имеется еще? Ага, какой-то милый стульчик, обитый красным бархатом, примостился в уголку. Сел, посидел – удобно. Попробовал его сиденье. Оно откидывается. Так. Что сие значит? Откинул. Извините, это унитаз.

Да… Кажется, мы оплошали, и трое суток в Америке – псу под хвост.

Поезд лязгнул, растянул свой хребет и пополз.

– Пройдемте теперь в соседний вагон, он с обзорной крышей, вам будет интереснее, – сказала Таня, девушка, данная нам госдепартаментом и сопровождавшая нас всю поездку по стране.

Делать нечего, пошли. Ладно, хоть отоспимся трое суток, намотались уже порядочно.

Пройдя стыковую площадку, мы вошли в двухэтажный большой вагон. Поднявшись на второй этаж, очутились под сплошным стеклянным колпаком, как бы под крышкой огромной стеклянной масленки, так как и стены этой части вагона были из стекла.

Мягкие кресла, приятная теплота. И глаза разбежались во все четыре стороны, вдаль за горизонт. Мы сели, притихли. И перед нами поплыла Америка.