А что же они, призывавшие и подготовлявшие? Мечтавшие и воспевавшие? Ездившие в Циммервальд вместе с Лениным, отпиравшие настежь тюрьмы вместе с Пугачом и Стенькой и открывавшие русское «учредительное собрание» пением интернационала? Поддержали ли они неподкупного и убежденного пролетария, когда он начал «смертный бой»?

Нет. Отошли, отъехали, умыли руки и сделали праведные лица. И пытаются думать, что они не причастны к крови, пролитой Дзержинским. Но почему? Они звали – и он пришел. Они делали в малом масштабе – а он в большом. Цель у них – единая и общая. Средства – революционно признанные и канонизированные. Различие только в тактической дозировке. Но это различие не целевое, не существенное, не качественное и даже не количественное: это вопрос благовремения и оттенка.

Вот уже скоро девять лет, что мы с отвращением слушаем эти пререкания поссорившихся единомышленников: «Вы не так делаете!»– «Да, но я делаю то самое!» – «Нет, вы не тогда и не там начали!» – «Да, но я делаю, а не болтаю!» – «Но вы очень жестоко поступаете!» – «Что делать, вы тоже революционеры, а революция жестока!» – «Да, но вы очень некультурно действуете!»… и т. д.

Слушаем мы эти пререкания и спрашиваем себя: да неужели же и вправду русские социалисты, младшие братья большевиков, воображали, что революция может пройти без потоков крови?.. Это после всех бывших в мировой истории переворотов и революций?.. Или, может, так: всю жизнь проповедовали кровь и резню и… мечтали, что этого не будет?

На суде у преступников есть такой прием самозащиты: внезапное оглупение. Он-де не знал, что это чужая квартира; он-де никогда не думал о том, что револьвер может выстрелить; он надеялся, что, может быть, яд вдруг не подействует…

Вряд ли русские социалисты захотят прибегать к этому приему самозащиты…

Я думаю, они просто увидели, что дело, которое они всю жизнь готовили, есть дело слишком волевое, прямолинейное и грязное; увидели и поспешили отойти. Что же, если у большевиков из грязи вырастет социализм, тогда они скажут: «Ах, вот и социализм сделался! Да благословит нас Маркс, а мы – чисты и невиноваты»… А если у большевиков из грязи выйдет одна только гибель лучших людей и разорение страны, тогда они скажут: «Ах, какая вышла недурная демократия! Да благословят вас братья Гракхи, а мы – чисты и невиноваты… ведь мы предвидели, мы протестовали»…

Пусть говорят. Но мы скажем другое.

В мире началась великая и жестокая гражданская война. В этой войне не три группировки, а две: красная и белая. Социалисты же всех стран искони пребывали и ныне пребывают в красном лагере. Их отмежевание от коммунистов ни для кого не убедительно: они остаются их передовою инженерною ротою. Они верят в ту же противоестественную химеру; они идут по тому же пути; они хотят того же и готовят то же самое. Различие лишь в темпе, в оттенках и в стремлении переложить на коммунистов черную работу крови, эксперимента и риска.

По существу же, перед нами единый стан социалистов-интернационалистов. И Дзержинский свирепствовал в России в качестве боевого органа этого единого стана. Он делал в России то, что ныне готовится во всех странах, во всем мире: он вырезал от лица победившего социализма его врагов. Это совершится везде, где социалисты приведут к власти коммунистов. И всюду, где это совершится, совершенное будет иметь тот же смысл и то же значение: это будет актом единого, социалистически-интернационалистического дела, – не эксцессом, а обдуманным поступком, тактическим и программным «достижением»…

Не будем наивны. Люди совершают много того, чего они «сами не делают»; и ответственность за это не слагается с них…

Кто же, кто совершил поступки поляка, социалиста и интернационалиста Феликса Дзержинского??

«Последние новости» (Париж, 1920–1940) – ежедневная газета. В конце 1921 г. на заседании парижской группы партии кадетов была принята «новая тактика», в частности предлагалось бороться против большевиков совместно с эсерами. Поэтому на страницах газеты можно встретить журналистов обоих политических направлений.

Павел Николаевич Милюков (1859–1943) – политический деятель, историк, публицист, редактор. Более десяти лет руководил газетой «Речь» (совместно с И.В. Гессеном), почти 20 лет – «Последними новостями». Он занимался историей русской культуры, был прекрасным оратором и, конечно, поэтому оказался докладчиком на празднике Русской культуры. К тому же в 1925 г. в Праге вышла его книга: «Национальный вопрос (Происхождение национальности и национальный вопрос в России)».

Мы все чувствуем себя русскими и непосредственно понимаем смысл этого слова. Но объяснить чужому, что значит чувствовать себя русским, так же трудно, как объяснить, почему мы воспринимаем один цвет, как зеленый, а другой как красный. Чувство национальности, которое нас здесь объединило, по существу своему субъективно: оно само определяет и творит свое содержание. На это субъективное ощущение нет апелляции. Мы горячо и убежденно говорим о «русской крови», которая течет в наших жилах, и охотно повторяем старую поговорку семнадцатого столетия, что «кровь гуще воды», – хотя с научной точки зрения основывать национальное чувство на кровном родстве – есть величайшая ересь. Мы признаем народную сказку, московский боярский костюм, наконец, нашу веру – русскими, хотя ученые и говорят нам, что сказка повторяет ходячий международный сюжет, в костюме – заморские материи выкроены под татарский или польский покрой, а вера наша получена от греков. Мы с полной уверенностью утверждаем подчас, что наш народ – самый лучший на свете и что ему суждена великая будущность, – нисколько не смущаясь тем, что большинство других народов говорит о себе то же самое. Нечего и говорить, что наш язык для нас, – самый богатый, самый благозвучный, самый выразительный, – не то, что французский или английский. И когда удивленный и огорченный отец-эмигрант слышит от сына, пришедшего из французского лицея или английского колледжа, что самый лучший язык и самый великий народ есть французский или английский, ему приходится признать, что закон психологии тут один и тот же, но примириться с этим – очень трудно. Субъективно, конечно, мы правы во всех подобных утверждениях: мы так чувствуем: мы хотим, чтобы так было. Мы воспринимаем все сложное содержание нашей культуры, веками копившееся, составленное из самых разнообразных источников – с византийского юга, со скандинавского севера, с германо-польского запада или с кочевого востока, – как наше русское, ибо мы его ассимилировали, уподобили себе, переварили в себе и сознаем, как наше национальное. Наша воля есть высшая инстанция; эта воля – быть русскими – и есть самая сердцевина нашего национального чувства. Ренан в своем знаменитом этюде «Что такое нация?» метко определил национальное чувство, как ежедневно повторяемый молчаливый плебисцит о желании и о решении членов нации – быть, чувствовать и действовать вместе. Такой именно плебисцит мы производим сейчас в этом зале. Для этого мы здесь собрались и принесли сюда такую нашу волю.