Разговоры о «второй революции» представляют величайшую угрозу. Те, кто их ведёт, должны быть готовы к тому, что с ними поступят как с врагами фюрера».

Но кого-кого, а штурмовиков сложно было чем-то напугать. Пропаганда «второй революции» продолжалась всё интенсивнее. Её символом и лидером стал Рем, никогда прежде не отличавшийся особым интересом к социальной проблематике. «Мы совершили не просто национальную, а национал-социалистическую революцию, причём особый упор делаем на слове «социалистическая», — громогласно заявил он на международной пресс-конференции 18 апреля 1934 года. Звучали от Рема и глобально-философские постулаты. «Двумя основными столпами являются примат коллективных интересов и подлинное народное сообщество. Эгоизм, личная выгода — самые низменные человеческие чувства. Порок эгоизма, витающий над человечеством с самого его рождения, должен быть изжит из человеческих сердец. «Я» должно быть заменено на «Ты» или «Мы» — эти писания штурмового шефа были ещё созвучны гитлеризму. Но тезис: «Новому германскому идеалистическому национализму чуждо стремление к завоеваниям, ибо он обращает всю свою энергию на решение внутренних проблем страны» — делал Эрнста Рема однозначно обречённым.

«Не слушайте дурака-ефрейтора», — говорил Рем в узком штурмовом кругу, даже не стесняясь присутствием своего неверного зама Виктора Лютце, немедленно доносившего Гитлеру. Рем был уверен в себе, не представляя, чтобы фюрер решился отказаться от опоры на СА. Да и порвать с единственным в жизни личным другом, пятнадцатью годами раньше катапультировавшим его в историю.

Новый «фон-баронский» круг Гитлера пребывал в ярости. Президент фон Гинденбург даже на ритуальных церемониях не подавал руки министру Рему. Военный министр генерал фон Бломберг требовал гарантий для рейхсвера как единственной вооружённой силы в стране. 11 апреля Вернер фон Бломберг, главнокомандующий сухопутными силами генерал Вернер фон Фрич и командующий флотом адмирал Эрих Рёдер принимали Гитлера на борту линкора «Германия». Высший генералитет однозначно дал понять: если канцлер претендует на президентство, ему придётся встать на сторону рейхсвера в противостоянии с СА. Между тем, вопрос не ждал — Гинденбург явно завершал свой жизненный путь, а в его завещании наверняка шла речь о реставрации монархии. Президентское завещание не было государственным актом прямого действия, но внесло бы мощное смятение в умы.

Франц фон Папен решился на открытую конфронтацию. 14 июня 1934 года он выступил с программной речью в Марбургском университете. «Мы не для того совершили антимарксистскую революцию, чтобы претворять в жизнь программу марксизма, — заявил вице-канцлер. — Тот, кто безответственно носится с мыслями о социализации и «второй революции», должен понимать, что за второй последует третья, и тому, кто сейчас угрожает гильотиной, придётся стать её жертвой. Государство должно быть единственной властью в стране и обязано следить, чтобы в стране вновь не развернулась под иными знамёнами классовая борьба». Папен прозрачно напомнил и о своей роли в призыве НСДАП к власти, и о своей функции «полномочного надзирателя» за нацистами.

В то же время в Марбургской речи содержались осторожные, но недвусмысленные призывы «возвратить свободу и достоинство». Прозвучал даже намёк на восстановление многопартийной системы. Германская элита требовала жёстко подавить социалистические устремления нацистского плебейства в социально-экономической области, «поставить чернь на место». Но она уже готова была пойти на либерализацию политической жизни. Первые же полтора года гитлеровского орднунга реально напугали консерваторов. Консерватизм и даже монархизм принципиально отличаются от тоталитаризма. В чём тому же фон Папену очень скоро пришлось удостовериться.

Марбургская речь привела Гитлера в бешенство. Папену была устроена выволочка, конфискован тираж газеты, напечатавшей речь, запрещено распространение брошюры. Гитлер сделал несколько демонстративно благоволящих жестов в адрес Эрнста Рема. Внезапно на канцлерскую аудиенцию был приглашён Грегор Штрассер, которому был предложен пост министра экономики.

Но и консерваторы решились сыграть ва-банк. События стремительно теряли управляемость. 20 июня фон Папен заявил Гитлеру, что, если «радикализму в партии» не будет положен конец, он сам, фон Нейрат и Шверин фон Крозик покинут состав правительства. 25 июня фон Фрич объявил боевую тревогу в войсках. Фон Бломберг предупредил Гитлера, что «продление неясной ситуации» вынудит президента ввести чрезвычайное положение и передать власть рейхсверу. Германия вновь оказалась на исторической развилке: консервативная элита постепенно решалась на антинацистский переворот, способный изменить судьбы мира.

В тугом узле 1934-го интересен ряд социально-политических парадоксов. Кровавые фашистские отморозки из СА, обвиняемые в марксизме, добивались массового распространения частной собственности, введения корпоративной системы и лишь частичной национализации. Консерваторы дали добро на тотальную централизацию экономики, что было куда ближе к марксистской модели. Радикальные нацисты выступали за революционную террористическую диктатуру. «Фон-бароны» склонялись к определённой демократизации политической системы, видя в ней залог собственного свободного достоинства. Плебейско-штурмовая оппозиция не имела конкретных антигитлеровских планов. Респектабельные генералы и магнаты были готовы к военному мятежу.

Гитлер снова переиграл всех. Он решился на собственный крушащий удар, закрепляющий тотальную власть нацизма. Веерный отстрел был подготовлен по всем азимутам, на 360 градусов.

«Взяли прямо из-за стола, измарали в крови фату»

Расправа с левонацистской и правоконсервативной фрондой в принципе была предрешена. К июню 1934 года вопрос стоял уже в чисто конкретном плане: кого, кому и как? Гитлер категорически исключал непосредственное участие рейхсвера и полиции — свои дела партия должна решать сама. Так настал час СС.

Ещё в апреле Гиммлер перебрался из Баварии в столицу. Геринг, круто обжегшийся при пожаре рейхстага и позорно проигравший на суде публичную дискуссию с подсудимым Георгием Димитровым, вынужден был уступить ему часть своих прерогатив. Рейхсфюрер СС перенял у «толстопузого» руководство гестапо. При нём неотлучно находился Гейдрих со своей СД. Таким образом в руках слабовольного и закомплексованного человека, по имиджу совершенно нестыкуемого с силовыми структурами, находились две спецслужбы и боевой спецназ.

Что интересно, Гиммлер приятельствовал с Ремом. Хотя реально «охранники» давно отделились от штурмовиков, формально СС ещё входили в инфраструктуру СА, и «человек в пенсне» находился в прямом подчинении «кровавого кабана». Но это не портило им отношений, они всегда были не прочь пересечься за рюмкой чая. Секретный приказ готовить бригаду на слив Рема, возможно, поначалу смутил Гиммлера — но «если не я, то кто же?» Гейдрих же отнёсся к полученному заданию с искренним энтузиазмом. Он был не просто нацист, и даже не просто садист — то и другое доводилось в этой личности до законченных медицинских форм. Сам фюрер порой искоса поглядывал на «дорогого Гейдриха». Нечто сопоставимое в менее вычурном и более тупом варианте отчасти являл собой комендант Дахау и генеральный инспектор концлагерей Эйке.

Помимо прочего бросается в глаза, что в «Ночь длинных ножей» проявились многие нацистские бонзы, чьи политические биографии так или иначе связаны