и висков электроды. – Ну всё-всё, уже всё прошло. Здесь у нас всё профессионально, никто тебе не даст заработать в этом кресле инфаркт, не дай бог, не переживай.

Верена потёрла горящие запястья и несколько раз с силой зажмурилась, пытаясь прогнать полчища мелких сверкающих искорок, мельтешащих перед глазами. Алекс объяснял, конечно, что ей будет непросто. Она знала, на что шла… то есть, наверное, ей просто казалось, что она знает, на что идёт. Потому что теперь, после каждой новой попытки, упрямо смаргивая неудержимо собирающиеся в глазах слёзы, Верена снова и снова осознавала, какой же она всё это время на самом деле была маленькой, глупой и самонадеянной девчонкой.

Девчонкой, которую непонятно за что вдруг выдернули из нормальной, привычной, беззаботной жизни и зашвырнули прямиком в какой-то третьесортный мистический триллер.

Разве что только лаборатория здесь не очень ассоциировалась с мистическими сериалами, которые Верена так любила раньше – в той самой, немыслимо привлекательной сейчас обычной жизни – смотреть по вечерам, забравшись в постель с ноутбуком, бутылкой колы и пачкой печенья.

Из современного в комнате только и было, что эта высокая кушетка, обтянутая белым пористым полупрозрачным пластиком и напоминающая зубоврачебное кресло с кучей прицепленных к нему разноцветных проводов, компьютерных мониторов и ещё каких-то странных ветвящихся штук, похожих на антенны.

Стены комнаты были до половины выкрашены бледно-жёлтой краской, жирно поблёскивающей в бледном свете жужжащих газовых потолочных трубок, а над краской и ещё дальше, на потолке, виднелась только истрескавшаяся посеревшая меловая побелка. На рыжем тусклом линолеуме с потёртым узором можно было разглядеть продранную дыру в углу, в том месте, где линолеума касались длинные ножки белого металлического шкафа со стеклянными дверцами, сплошь заставленного какими-то флакончиками и запаянными ампулами. Стены были во множестве увешаны чёрно-белыми распечатками непонятных таблиц и диаграмм, испещрённых рукописными пометками по-русски и по-английски; на чёрной двери – непривычно тяжёлой, металлической, снабжённой множеством мощных блестящих замков, – был небрежно приклеен скотчем одинокий глянцевый календарь с изображением разведённых мостов на фоне бледно-розового заката. В воздухе витал еле заметный запах дезинфекции.

– У меня ведь снова ничего не получилось… – еле слышно произнесла Верена, не поднимаясь с кресла.

– И не могло получиться, – строго ответила Пуля и присела рядом с ней на низенький чёрный крутящийся табурет с дребезжащими металлическими колёсиками. – Потому что ты опять забыла обо всём, что я тебе говорила…

В этом здании Пулю все называли «Полиной» и неизменно прибавляли к имени совершенно, на взгляд Верены, невыговариваемое «Ген-надь-ев-на». Лицо у Пули было бледным, с глубоко посаженными пронзительными синими глазами и жёсткими складками около губ; густые седые волосы она стригла коротким ёжиком. На вид этой женщине можно было дать лет шестьдесят, а уж сколько ей там могло быть на самом деле, Верена пока не хотела даже задумываться. После вскользь и с потрясающей небрежностью брошенной Алексом накануне фразы про «девять веков назад» девушка вообще не была уверена, что уже морально готова узнавать подробности жизни других его старых приятелей.

– Запомни наконец: материальное не первично, – в очередной раз повторила Пуля, и Верена подумала, что за последние несколько часов она успела услышать эту фразу уже столько раз, что, кажется, смогла бы сейчас без ошибок воспроизвести её на русском даже без этих своих странных способностей, которые Алекс называл «волей тули-па». – Облик агрессора меняется, когда он реагирует на твой страх, подстраивается под него. Значит, агрессор чувствует изменения внутренней структуры твоего волнового поля. Не визуализируй. Это блокирует твой волновой фон, неужели ты не чувствуешь? Переход, знаешь ли, должен ощущаться как действие, полностью подконтрольное тебе, а не как какое-нибудь там… не знаю… чихание, – Пуля фыркнула. – Смотри ещё раз.

Она медленно встала, набрала в грудь воздуха и затем резко свела ладони на груди. Голубоватыми ниточками вспыхнули два едва заметных шрама на широких запястьях, потом Верену на миг ослепила короткая белая вспышка – и вот уже перед ней на покрытых мягким пушистым оперением ногах стояло существо, напоминавшее огромную полярную сову с круглым лицом, большими и внимательными синими глазами, тёмными кустистыми бровями и коротким клювом. Широкие опахала гигантских бахромчатых серых перьев на её руках-крыльях были слегка закруглены на концах и загибались к телу, и по ним были разбросаны многочисленные чёрные пятна, полосочки и пестринки. Верена не удержалась и, вытянув руку, осторожно провела кончиками пальцев по краешку тёплого пульсирующего крыла.

– Давай, теперь ты, – странным глухим голосом сказала ей сова. – Поднимайся. Вдох. Руки. Резкий выдох, от горла к животу, так. Кулаки сожми. И-и-и…

Верена послушно свела на груди кулаки и осознала, как её ладони уже почти привычно окатывает жаром и как этот жар постепенно распространяется всё дальше, накрывая сознание невыносимо сладкой тягучей волной. Тогда она медленно развела руки в стороны и всем телом ощутила, как за её плечами – тоже медленно, неохотно, с огромным трудом – разворачиваются тяжёлые светящиеся крылья. Чувство было такое, как будто она держит в каждой ладони по пятикилограммовой гире; несколько секунд спустя девушка обессиленно уронила руки вниз, успев увидеть, как стремительно затухает окутавшее её туловище мерцающее сияние.

– Ну вот видишь… – сова вновь свела на груди руки, и воздушная волна, поднятая огромными пушистыми перьями, сорвала с коричневой книжной полки около стены и расшвыряла по комнате толстую пачку каких-то компьютерных снимков. Крылатая фигура на мгновение пропала в мутном дымчатом облачке, и в следующий момент Пуля со вздохом опустилась на табурет, растирая запястья.

– Я всё ещё не могу поверить, что это происходит со мной наяву, – беспомощно призналась Верена, отводя глаза. – Это всё так дико, так нереально и…

– Понимаю… – хмуро кивнула Пуля. – Да чего уж тут не понять. Но, знаешь ли, к сожалению или к счастью, этот мир устроен так, что в нём нет ничего, во что нельзя было бы рано или поздно поверить. Всё зависит от обстоятельств, – она неторопливо поднялась и стала собирать по полу разбросанные распечатки. – Алексей… Хаук рассказывал мне, как тебе досталось. Мне немного жаль тебя, но, с другой стороны, может быть, тебе как раз будет проще… Знаешь, я стала ни-шуур и впервые приняла зверя в сорок пять лет. Страшно много времени и не один бой понадобились, чтобы обрести подлинное видение и привыкнуть к единому миру…

– А почему страшно много?

– Просто потому что это было страшное время, Верочка, – женщина аккуратно сложила бумаги на письменный стол, потом подошла к окну и отодвинула тяжёлую жёлтую штору, со скрипом распахивая деревянные створки, и в помещение тут же ворвался поток сырого