– О! Я просто целый день умираю от жажды, но не буду пить до выступления, – ответила она на мой вопрос.

Ее выдержка произвела на меня огромное впечатление. Я время от времени возвращалась с репетиций домой пешком, чтобы на сэкономленные деньги купить в антракте бутерброд. Отныне я решила отказаться от этой привычки».

Последний год уходящего столетия для Кшесинской этапный: десятилетие службы в театре. Любая артистка на ее месте постаралась бы отметить такое событие: праздник бы домашний устроила, друзей назвала. У нее иные запросы. Уж на что видавший виды министр Двора барон Фредерикс и тот явно в смущении, выслушивая просьбу явившейся на прием очаровательной Матильды Феликсовны: устроить ей по упомянутому поводу бенефис. Ни мало ни много…

– Да, да, разумеется, – мямлит он, натянуто улыбаясь, – заслуги ваши, мадмуазель Кшесинская, в балете не подлежат сомнению. Касаемо же бенефиса… Существуют, увы, на сей счет правила, вы о них наверняка осведомлены. Получение бенефисного спектакля возможно по прошествии двадцати лет службы на сцене или же перед выходом артиста на пенсию. – Он постукивает сухим пальцем по суконной обшивке стола, на лице у него крайняя степень озабоченности. – Нарушить указанную инструкцию не в моей власти. Если позволите, я при первой же возможности передам вашу просьбу государю. Решение подобного рода вопросов – исключительно в сфере компетенции их величества. Со своей стороны… – он преувеличенно бодро поднимается с кресла, обходит стол, припадает к руке, – как давний поклонник вашего таланта обещаю вам полную поддержку.

Дерзкое ее притязание и на этот раз удовлетворено: Ники снова ей помог. Состоявшийся в феврале бенефис затмил, по свидетельству современников, самые памятные торжества такого рода. В переполненном зале театра присутствовал «весь Петербург», овациям не было конца, бенефициантку завалили цветами и подарками. Воодушевленная царившей обстановкой, она исполнила с подъемом наиболее выигрышные свои вариации из «Арлекинады» Дриго и «Времен года» Глазунова, а под занавес станцевала на «бис» в дивертисменте – темпераментно, легко, словно бы ни капельки не устала.

Счастливая, с сияющим лицом одиннадцать раз выходила она к рампе на поклоны в окружении танцевавших с ней талантливых партнеров: Ольги Преображенской, Юлии Седовой, юной Аннушки Павловой, Георгия Кякшта, Николая Легата, Михаила Фокина.

Громадная толпа ждала ее после окончания вечера на улице. Едва она появилась в дверях артистического подъезда, восторженные балетоманы усадили ее в приготовленное кресло и с криками восторга донесли до экипажа. За тронувшейся каретой двинулось несколько подвод, груженных цветами.

Первое, что она сделала на другой день, отоспавшись всласть, – села с бумагой и карандашом за подсчет бенефисного приварка. Вписывала в разлинованный лист по отдельности: кассовую выручку, подарки, цветочные подношения, сувениры. Долго любовалась, пристраивая на груди, среди кружев пеньюара, прелестную брошь в виде свернувшейся бриллиантовой змеи с крупным сапфиром посредине – «царский подарок», вручаемый бенефициантам от имени Двора. Сладко потянувшись, зевнула: все идет как надо! Не забыть только поблагодарить письменно всех, кто прислал цветы с визитками. И свечу поставить в костеле Пресвятой Деве.

Бенефис принес ей еще один трофей, намного ценнее, как показало будущее, чем бриллиантовая брошь. Через несколько дней она устроила дома праздничный обед. Приглашенных перевалило за сотню, столы пришлось накрывать в приемной зале. За шумной трапезой с веселыми тостами и шутками случилось небольшое происшествие: сидевший от нее по левую руку свежий гость, только что произведенный в офицеры племянник Сергея великий князь Андрей Владимирович опрокинул на скатерть, неловко задев рукавом, бокал с красным вином. Вино обрызгало ей платье. Под чей-то пьяный крик: «Где пьют, там и льют!» она убежала наверх переодеться, а когда вернулась, застала растерянного виновника инцидента, пунцового как девица, ожидавшего ее у подножья лестницы.

– Я настоящий слон, – в отчаянии воскликнул он, – испортил вам туалет!..

– Идемте лучше танцевать! – смеясь перебила она его.

Застенчивый, неискушенный юноша влюбился в нее с пылом и страстью первого чувства. Она милостиво позволила ему себя обожать и сама незаметно увлеклась.

Все невероятно запуталось в жизни. Новый поклонник, младше ее на шесть лет, материально зависел от родителей, был несвободен в поступках. Встречаться им приходилось с крайней осторожностью, тайком. Тяжелое объяснение произошло с Сергеем: дяде предстояло уступить любимую женщину племяннику. Он на подобный шаг не был готов, умолял одуматься, она сама в глубине души не хотела окончательного разрыва – ничего в результате не решили. Осенью Андрей получил двухмесячный отпуск для поездки во Францию. Они договорились встретиться в Биаррице, куда он поплыл морем из Севастополя, а она отправилась поездом вместе с подругой Маней Рутковской, переведенной незадолго до этого по ее просьбе из Варшавы в балетную труппу Мариинского театра.

И заграницей было непросто: вокруг десятки любопытных глаз – друзья, знакомые. Андрея постоянно куда-то приглашали, видеться приходилось эпизодически, урывками. Они с Маней выбрали время, прокатились в Монте-Карло, поиграли в рулетку, оттуда отправились в Париж, где ждал ее Андрей. Незадавшееся медовое турне заканчивалось. Он в силу обстоятельств оставался еще какое-то время во Франции, ей пора было возвращаться домой, чтобы успеть к началу выступлений.

Поезд их приближался к Петербургу, уже миновали Гатчину, она стояла в меланхолии у окна, глядя на знакомые места, когда дверь стремительно отворилась и в купе ввалился запыхавшийся Сергей с пышным букетом белых лилий. Какое-то мгновенье они смотрели взволнованно друг на друга. Она первая, не выдержав, шагнула ему навстречу, обняла за шею…

Клубок окончательно запутался. Вернувшийся из Франции Андрюша явился к ней с визитом, когда они мирно, по-семейному обедали с Сергеем. Гостя пригласили за стол. Протекавшая при гробовом молчании воскресная трапеза напоминала сцену из дурного водевиля; она с трудом удерживалась, чтобы истерически не расхохотаться.

Выхода из положения не было, казалось, никакого. Кончилось тем, что они не сговариваясь стали жить втроем.

Приклеившийся ярлык, пусть даже во многом и справедливый, способен представить в искаженном свете любой человеческий поступок и в конечном счете саму человеческую личность.

В 1901 году сцену Мариинского театра покинула последняя из итальянских виртуозок, Пьерина Леньяни. Молва немедленно приписала случившееся козням Кшесинской: вчерашняя кумирша стала серьезным препятствием в ее притязаниях на место прима-балерины, и Малечка прибегла к излюбленному своему оружию – интриганству: настучала, кому следует, добилась, чтобы дирекция не продлила с итальянкой контракта на очередной сезон.

Недоброжелатели словно бы не замечали очевидных вещей, понятных любому непредвзятому специалисту: честолюбивая русская звезда технически ни в чем не уступала к тому времени ни Леньяни, ни тем паче продолжавшей еще некоторое время танцевать в Мариинке другой гастролерше из Италии, Энрикетте Гримальди, превзойдя и ту и другую в искусстве миманса – совсем недавно ахиллесовой своей пяте. Не было в данном случае никаких недостойных приемов борьбы. Легитимное в условиях театра соперничество мастеров завершилось в пользу сильнейшего; побежденному оставалось либо покинуть поле битвы, либо согласиться на второстепенную роль. Леньяни предпочла вернуться в «Ла Скала».