— Какая машина? — резко спросил Фридман.

— Твоя.

— Я спрашиваю, что за машина? На меня их оформлено четыре, шлемазл[12]. Ты о какой?

— Зеленая «Тойота Камри», — ответил Джейкоб. — Номерной знак…

Фридман смешливо фыркнул, кривя красные губы, обрамленные бородой.

— Я ее загнал. Она теперь не моя.

Джейкоб удивленно поднял брови.

— Но она до сих пор значится на тебе.

— Мало ли что значится… Какой-то джентльмен проходит мимо, а я сижу за рулем, пережидаю красный свет. Он предлагает купить мою машину за шесть штук баксов. На́лом. Я говорю: «О чем разговор». Он открывает свой «сундучок», отсчитывает указанную сумму, отдает мне деньги, а я ему — ключи, и он уезжает. Вот это гешефт! А всеми этими регистрациями-мастурбациями я думал заняться погодя.

— Удобная отговорка, рабби. — Джейкоб прищурился.

— В чем удобство? — парировал Фридман, дернув себя за бороду так, что, казалось, оторвет. — Просыпаться от стука в четыре утра? Быть закованным в наручники, как преступник?

— Мой клиент сказал вам, что машина ему не принадлежит, — влез Тёрнер. — Если только у вас нет свидетеля, который мог опознать его за рулем, то разговор у нас ни о чем и его пора заканчивать.

Джейкоб не обратил на него внимания.

— Где ты был сегодня ночью, между половиной второго и половиной третьего? — спросил он у Фридмана.

— Спал, конечно же, у себя в доме. С женой.

— Не самое надежное алиби, — заметил Митчелл.

— О, — пренебрежительно произнес Фридман, — этот шмак еще и говорить умеет! Как мило… Послушай, детектив. Я не водил ту машину. Два дня назад я ее продал. Что ты хотел от меня услышать?

— Я притащу сюда твою жену, рабби, — сказал Джейкоб. — Допрошу ее в соседней комнате, и если ее история будет другой, у нас возникнут проблемы. Как там у вас… Цорес[13].

— Не оскверняй мой идиш, детектив, — буркнул из-под бровей Фридман.

— Возмутительно, — поддакнул Тёрнер. — Проявление расизма.

— Да заткнись ты, — лениво бросил ему раввин.

— Рабби, тебе не следует больше отвечать ни на какие их вопросы…

— Да понял! Прекрати этот вэйтэк[14]! Таки уймись уже!

Тёрнер закрыл рот; в его глазах стоял ядовитый укор.

— Ладно. — Фридман сплюнул. — Дома меня не было. Доволен? Но я не при делах. И машину не водил. Я ее продал.

— Хорошо, — смягчился Джейкоб. — А где ты был?

— В «Пусси фэктори».

«Пусси фэктори» был известным в Гленмор-Парке стрип-клубом. Говорили, что в нем в разное время можно застать всех сколь-либо богатых и влиятельных людей города. И что местные стриптизерши за одну ночь огребают чаевых больше, чем полицейский зарабатывает за месяц. Еще ходил слух, что владелец клуба связан с якудзой[15]. Об этом месте регулярно говорилось много разного; оставалось лишь догадываться, что из сказанного имеет хоть какое-то отношение к действительности.

Фридман сказал, что был там между одиннадцатью и тремя часами ночи. Джейкобу, если не верит, велел позвонить туда; рабби там все знают.

Тот так и поступил.

— Рабби Фридман? Да, он был здесь, — сказал в трубку начальник смены сипловатым, по-видимому, со сна голосом. — Он у нас завсегдатай. Я видел его вчера вечером.

— Вы уверены?

— А то. Парень поднял такой шум из-за сыра в своем чизбургере… Дескать, ему не кошерно. Вы представляете? Святой без двух минут человек, раввин, и нате вам, отрывается четыре часа в стриптиз-клубе, заказывает два интимных танца, и тут вдруг начинает печься о кошере! Господи Иисусе!

— Это… Да, сильно, — сказал Джейкоб, с трудом сдерживая улыбку.

— В чизбургерах обязательно присутствует сыр, иначе папа римский не католик! И не наше дело беспокоиться о том, кошерно это или нет. И знаете почему, детектив?

— Почему?

— Потому что это стрип-клуб, язви его!

— А вы уверены, что он ушел не раньше трех?

— Вполне себе. Чтобы замять ту кошерную историю с чизбургером, Жизель предложила ему еще один танец. Получив свое, он сунул ей спереди в стринги стобаксовую купюру. И назвал «фэйгалэ».

— Как-как?

— «Ласточка моя». Танцевать она закончила как раз в районе трех, а дальше не знаю. Может, он ушел сразу после.

— У Жизель мне, вероятно, тоже придется взять показания.

— Да без вопросов, заглядывайте завтра вечером. Она на работе с семи.

— Ладно, спасибо.

— Да бросьте, — и начальник смены повесил трубку.

— Похоже, рабби говорит правду, — вполголоса сказал Джейкоб Митчеллу.

* * *

Разговаривать с художником-криминалистом рабби не захотел, вместо этого бурно выражая желание вернуться домой к жене и детям. Своей уязвленной гордостью он размахивал, как скипетром. Митчелл с Джейкобом из последних сил хранили терпение. Точнее, толерантность пытался блюсти Джейкоб, а Митчелл изо всех сил старался не вдарить Фридману по его бородатой физиономии.

— Погибла женщина, рабби, — все еще пытался воззвать к его совести Джейкоб.

— Так чего ж ты ждешь от меня? Чтобы каждый раз, как ты возвещаешь о смерти женщины, я подскакивал?

Фридман сидел за столом Джейкоба, поедая креплах[16]. Джейкоб заказал порцию в еврейском ресторане, который знала детектив Ханна Шор. Это была единственная причина, по которой Фридман все еще находился здесь.

— Ее сбила твоя машина, — напоминал Джейкоб. — Ты ее кому-то продал. Нам нужно знать, как выглядел тот человек.

— Я не знаю, как он выглядел! Что вы ко мне привязались?.. Гой как гой. Я не на него, я на деньги смотрел. И на этой машине никуда не вреза́лся.

— Мы это знаем. Но будем рады, если ты поможешь нам найти того, кто это сделал.

— А я не могу… Память отшибло.

Еще один креплах бесследно канул в зубастой дыре, окруженной смоляными кущами. Митчелл блаженно фантазировал, как он эти кущи поджигает — например, зажигалкой.

— Ладно, — Джейкоб обреченно махнул рукой. — Не можешь, так не можешь. В таком случае нам не остается…