Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, заслужил, – прошипел бог кошмаров, в самое ухо принцу. – А заслужил ли я такого никчёмного, трусливого, поганого сынка как ты?
Дион до боли прикусил губу, дабы не ляпнуть что-то, не то.
– Ты ничтожество Дион. – заключил Аламэдас. – Всегда им был и всегда останешься. Мне стыдно за такого поганого ублюдка как ты, – он развернулся спиной к младшему сыну, подошёл и уселся на трон. – Дамион, Дисон, заберите это ничтожество в ущелье тайных кошмаров. Я изгоняю его на вечное умирание.
– Нет! – послышался испуганный лепет Аэлиты.
– Дамион! – угрожающе посмотрел на старшего сына Аламэдас.
Тот взглядом велел прислуге унести жену. Дион принял изгнания с достойной сдержанностью. Он не промолвил ни слова отрицания. Нет. Он не собирается ещё больше унижаться перед отцом.
Внезапно всё исчезло. Он был только что в тронном зале и вдруг опять оказался в черноте ущелья тайных кошмаров. Он слышал чей-то голос, до боли знакомый голос. Дион направился в сторону голоса и по мере приближения, голос преобразовывался в слова, а слова в тихое мелодичное пение. Он очутился в ночи. В ночи было озеро, состоящее из мириад звёзд. На камне, у берега, спиной к нему, сидела молодая женщина в белом простом платье, расчёсывала золотые длинные волосы и пела, печальным тоскливым голосом, пробирающим до самых костей, и заставляющий бесчувственное сердце принца багрейшего мучительно сжиматься.
– Боль – это то, что создаём мы сами. Боль – это то, что растёт рядом с нами…
Он слышал эту песню и не раз. Давно, лет пятнадцать-двадцать назад. В горле застрял ком, а в глазах предательски защипало. Дион судорожно вдохнул. И сделал шаг назад. Женщина оборвала песню и повернула голову, но принц не смог увидеть её лица.
Его вдруг оторвало от земли или на чём он там стоял, и швырнуло. Дион летел. Только он не знал вверх или вниз. Внезапно со всей силой врезался в невидимую стену, да так, что весь воздух вышибло из лёгких. Он откашлялся. Сфокусировал взгляд. К нему приближалось какое-то не мыслимое существо. Существо было такое уродливое, такое ужасное, что его невозможно было описать словами и даже увидеть в каком-нибудь худшем кошмаре. Существо имело восемь или девять пар ног. Причём каждая нога отличалась от другой. Одна состояла из костей и облезлой кожи, другая покрыта слизью, третья торчала со спины, четвёртая волчья, а пятая вообще состояла из кровавого мяса. Тело непонятной формы было покрыто, где шерстью, где ободранной гнилой кожей, где чешуёй. На подобии головы было три уха, пять пар глаз разной величины и две огромные зубастые пасти. Таймар в его настоящем воплощении. Кошмар двигался так, словно при каждом движении у него ломались и опять восстанавливались все существующие и не существующие кости.
Дион попятился и спиной наткнулся в ту самую невидимую стену. Позади ничего не было, но принц чувствовал под рукой преграду, не дающую возможность убежать. Он был в ловушке.
***
Севиль шла за голосом матери. Темнота понемногу начала отступать. Стали проявляться очертания двора, дома, стола с блюдами и напитками. Рядом стояли люди. Эти люди были её родственниками. Мать, отец и другие. Как у неё много родственников!
– Мама! Папа! – Севиль всхлипнула, и хотела было броситься родителям в объятия, но какая-то елейная, приторная улыбка на материнских губах её остановила.
– Севиль. – пропела мать. – Как же ты повзрослела, – женщина печально вздохнула. – А я то надеялась, что ты подохнешь, а жаль, – она цокнула языком. – Но ничего. Это недоразумение можно исправить.
– Ч-что? – Севиль была в неподдельном изумлении.
Откуда-то непонятно откуда, в сердце прокрался страх. Но девушка была в состоянии анализировать свои чувства, и она смогла понять кое-что: страх зародился не в её сердце, он туда пробрался снаружи. Как это случилось, она не имела ни малейшего понятия. Но это был не её собственный страх. Её страх был не таким.
– То, что слышала дорогуша, – почти с любовью сказала мать, всё также улыбаясь ядовитой улыбкой.
– С Эмилем, нашим храбрым, ответственным сыночком, мы уже покончили, теперь, твоя очередь, – улыбка отца не отставала в ядовитости материнской.
Отец сделал шаг в сторону. И Севиль увидела. Увидела брата. Эмиль лежал на траве. Голова была на половину перерезана очень грубым способом, одна нога валялась рядом, на животе алело вырванное сердце. И везде кровь.
– Нет! – закричала в безумии Севиль и рухнула на колени.
С глаз брызнул нескончаемый поток слёз. Ей казалось, что она сейчас задохнётся. Ей не хватало воздуха. Словно ей тоже отрубили голову и вырвали сердце.
– Эмиль! Что вы наделали?! – надрываясь, кричала она, заламывая руки.
– То, что надо было, девочка, – уже без притворства, холодно произнесла мать и взяла со стола мясной нож. – А теперь, – она опять улыбнулась. – Пора резать мясо.
Севиль в ужасе отпрянула, вскочила на ноги. Отец и мать, и остальные родственники с елейными улыбками на кривых губах и ножами в руках, стали окружать её со всех сторон. Она попятилась и столкнулась с невидимым барьером. Выхода не было. Она в ловушке. Ещё пару шагов и её разрубят на мелкие кусочки для мясного пирога.
Севиль осела и зажмурилась. Это всего лишь кошмар. Страх, не её страх, ей просто внушают его. Эмиль жив, родители их любят. Это всё ложь. Ей вспомнился Намной. Она победила его. Добро побеждает зло. А что побеждает страх? Как говорил Эмиль? Не бойся, тогда всё страшное отступит. А что сказала бы сама Севиль? Не бойся, ответила бы она, а просто улыбнись страху в лицо. И она так и сделала. Она распахнула глаза, выпрямилась на весь свой рост и улыбнулась. И внезапно начала петь. Петь стишок, который придумал Эмиль в девять лет (тогда она боялась чудищ под кроватью) и посвятил своей единственной сестре. Он всегда играл его на пианино и всегда пел его для неё.
– Ты не бойся, будь смелей, И страхи будут бояться тебя. А ты прикоснись к ним, живей. Поверь в свои силы, в себя. И в пух и прах кошмары развей, Помни: твой брат любит тебя. А зло, боится добра, И света бойся темнота. Так улыбнись ты страхам в лицо, Так люби меня, сестра моя.
По мере как девушка пела, улыбки на губах родителей и родственников исчезли, руки опустились, лица исказила гримаса злобы.
– Заткнись дрянь! – прошипела мать.
Формы их