— Валер, не надо.

* * *

Вечером приходила баба Марина. Катька снова ожила и рассказывала о своих приключениях, хохоча и изображая в лицах всех подряд. Баба Марина тоже много смеялась, изредка вставляя что-нибудь вроде: ну ты и арти-истка! или: не пугай меня, детка!

На следующий день Лера уговаривала Катьку пойти к Сонечке. Та согласилась, но потом резко раздумала и едва выпроводила Леру, которая тоже не хотела идти туда из солидарности с Катькой.

Уже в прихожей Лера спросила:

— У тебя Сонечкин телефон есть?

Катька с запинками, но верно назвала номер.

— В случае чего звони.

— В случае чего?

— Ну, мало ли…

— Нет, ты скажи, в случае чего? — Катька сжалась как пружина. — Ну, чего в случае?

— В случае пожара, Катя, по-жа-ра. Хорошо?

— По имени Гарри Анатольевич! Да?!

Лера, опустив глаза, пережидала бурю. Долго ждать не пришлось.

— Так бы и говорила. В случае чего, в случае чего… Ладно, Лерочек. Веселись. Скажи кузине, что у меня ангина… — Подумала секунду. — Ее купила я в магазине. Ха-ха! Я позвоню ей, поздравлю. Перехвачу горло веревкой и позвоню.

У Леры, вероятно, вытянулось лицо. Катька, заливаясь смехом, сползала по косяку.

— Лер… Ой, не могу! Ты решила, что я удавиться собираюсь, что ли? Ой! Мне плохо… Да это же я ангину изображать буду…

Катька вдруг стала серьезной.

— Лерочек. Моя родная. — Слезы уже навернулись на ее потемневшие глаза. — Я не буду давиться из-за Гарри. Я люблю его и всегда буду любить. Мне дед Бен что-то сказал такое… Я хочу жить. Я буду жить. Я буду жить здесь, в Питере. И никуда я больше не побегу от Гарьки…

Она сидела на тумбочке и наматывала на палец пояс халата.

— Я ужасно хочу жить. Хочу детей. Почему он боится любить? — Катька вскинула на Леру глаза. В них было столько боли, что казалось, две огромных слезы, катившихся по ее щекам, должны были быть двумя каплями крови. — Почему нужно бояться любить?..

— Катюш, я останусь. — Лера принялась раздеваться.

— Нет! Нет. Все, сейчас иди, а потом я что-то тебе скажу. Потом.

Вернулась Лера в девятом часу. В квартире темно. Леру охватила паника. В Катькиной комнате — никого. Куртка — на вешалке. В гостиной — пусто. Она раскрыла дверь в свою комнату.

Катька лежала животом на своем резиновом матрасе, свесив руки по сторонам, будто качалась на волнах. Лера не могла произнести ни слова, не могла двинуться. Сколько она так простояла — миг, минуту?

Катька шевельнулась и скатилась на пол. Протирая глаза, она щурилась против света на Леру, стоящую в дверях.

— Лерка, ты?.. А я что — заснула?

Лера пошла раздеваться.

Нервы — никуда! Да тебе не сорок семь, а девяносто восемь. И что это с тобой, милочка? Хоть бы Катька ничего не заметила.

— Ты так и проспала весь вечер? — Лера возила тряпкой по полу, вытирая лужи — опять снегопад.

Потягиваясь, вышла Катька.

— Я — свинья. Не позвонила Сонечке… И дважды свинья, потому что и сейчас не позвоню. Чем потчевали?

— Тут тебе посылочка: грибы, пирог с осетриной. Есть хочешь?

— Ага… Валер, я читала папкины записи. И дяди-Валины. Наревелась и заснула. Вот…

* * *

Через несколько месяцев раздался звонок. Тот же тихий мужской голос предложил встретиться. «Думаю, я вас узнаю. Что на вас будет надето?» Лера сказала.

Они встретились в условленном месте. Высокий пожилой мужчина, подошедший к Лере, поклонился и сказал: «Ну конечно, вы — Валерия. Вы очень похожи на свою маму. Меня зовут Петр Тимофеевич».

Он был профессором философии в университете, где учились папа и дядя Валентин.

Они долго гуляли в тот воскресный день, и Лера много нового узнала о маме, папе и дяде Валентине. Об их работе, об участии самого профессора в диссидентском движении. О том, как он едва избежал ареста, и о том, что на его даче хранится бесценный архив.

Позже Лера стала часто бывать на даче профессора и помогала в архивной работе: снятии копий, сопоставлении фактов, систематизации материалов. Потом ей отдали папины бумаги. Когда Катька впервые попыталась прочесть их, ей стало плохо. Лера позвала бабу Марину. Валерьянка не помогала, и тогда баба Марина окатила Катьку холодной водой. Та долго еще не могла вернуться к этим записям. Слишком богатое воображение у Лериной сестры.

* * *

Порыв ветра.

Плещется белый атлас на пурпурном сафьяне.

Жемчуг перемешался с гранатом.

Звуки флейты гибкой лозой оплетают виолончель.

Та затихает.

Но вот новый всплеск.

Мечутся ноты,

то отдаляясь друг от друга, то сливаясь,

то споря, то ладя.

Все слышней они, все отчетливей, все ближе.

Они пили чай в кухне. Телефонный звонок пригвоздил Катьку к стулу. Лера вышла в коридор.

Когда она вернулась, кухня была затоплена до краев Катькиными глазами.

— Тебя.

— Гарри?

— Да.

Катька сглотнула и медленно встала. Потом, тряхнув головой, пружинистой беспечной походочкой вышла из кухни. Проходя мимо телефонной трубки, лежащей на тумбочке, она наклонилась над ней и долго слушала. Потом резко выпрямилась и в той же манере продолжила путь.

Лера вышла, чтобы положить трубку на аппарат. В гостиной, на подлокотнике кресла, закинув ногу на ногу, сидела Катька, откинув свободную руку в сторону, будто держала в ней длинный мундштук с папиросой.

— Хэллоу, Гэрри! — Она паясничала, демонстрируя свое безукоризненное английское произношение. — Йес… Йестедей… По-русски так по-русски. Только вы не орите на меня, как портовый грузчик на портовую же шлюху… О’кей? О’кей! Нет, приезжать нельзя… Нельзя, и все! У меня тут муж ревнивый, как десять мавров. Укусит еще вас…

Ненормальная! Пойти трубку отобрать да сказать самой все, что она, Лера, думает о них обоих?..

Но Катька уже сама прекратила разговор, сказав на прощание что-то на непонятном языке.

— Валер, подлей горяченького, а то не дают чаю попить всякие…

Лера не шелохнулась.

— Катя, зачем ты так? Зачем ты его так?

— Как так? Как так?! — Пар спущен, и через несколько мгновений она уже хлюпает носом, размазывая слезы. — Я знаю, как надо, но не могу. Он не дает мне так, как надо. Почему? Лерочек, почему?

Лера мыла посуду, уложив Катьку доревывать в подушку, когда в дверь позвонили. Так поздно могла быть только…