— Опаздываете, молодые люди! — произнесла она грудным голосом. — Проспите важные открытия!

Герман демонстративно вскинул левую руку, взглянул на воображаемые часы, и, принимая вызов, провозгласил:

— Семь часов пятьдесят девять минут восемнадцать секунд. Еще сорок две секунды до начала великих открытий. Вопросы есть?

Она усмехнулась, показав идеально ровные белые зубы, и убрала упавшую на лоб выгоревшую на солнце до светло-каштанового оттенка прядь. Невинный жест вдруг вызвал у Германа неясное смятение и ощущение, что все выходит из-под контроля, что теперь не он будет хозяином своим мыслям и поступкам, а эта загорелая брюнетка с короткой стрижкой и цыганскими глазами.

— Надеюсь, молодой человек, вы и в работе такой же дотошный.

— Я не только в работе дотошный, — ляпнул он, не подумав, чем вызвал короткий смешок у следивших за их перепалкой напарников. Девушка снова усмехнулась и слегка качнула головой, словно умиляясь его нелепым попыткам острить.

— Как тебя зовут? — внезапно перешла она на «ты».

— Герман, — ухмыльнулся он, ожидая привычных уже ему комментариев по поводу своего имени.

— Ну что ж, Герман, смотри, я не Лизавета Ивановна, а пиковая дама. Не боишься, что погублю?

— От вашей руки и смерть будет желанной, — пафосно провозгласил он, предвкушая кокетство девушки или хотя бы ее смех. Но она уже потеряла к нему интерес. Не глядя на Германа, незнакомка махнула, подала знак к началу работы и первой направилась к участку.

В тот день они еще несколько раз пересеклись. Брюнетка не обращала на Германа никакого внимания, зато притягивала его взгляд — куда бы ни шла, что бы ни делала. К обеду Герман уже знал, что ее зовут Викой, что она — выпускница археологического вуза, что раскопки для нее — родная стихия, и здесь она негласно выполняет роль наставницы и начальницы над студентами-новичками. Оттого что она совершенно не смотрела в его сторону, Герман злился. Он видел Вику разговаривающей с бородатыми археологами, которые выполняли не черновую, как студенты, работу, а исследовательскую. И, конечно, замечал, как просто она держится с такими профи, и особенно то, как на равных общаются с ней археологи, и это отчего-то сильно задевало Германа. Ему хотелось поразить Вику каким-то поступком, важным открытием или остроумным замечанием, но, как назло, в тот день ему не попадались даже пуговицы. А голова словно была наполнена пустой породой, в которой не нашлось ни проблеска золотых мыслей. Никогда еще Герман не чувствовал себя таким ничтожным, тупым и неинтересным. Далась же ему эта пава! Ведь совершенно же не в его вкусе: крупная, коротко стриженная, грубоватая. Но был вынужден признать, что именно то, что она так не похожа на всех его предыдущих пассий, и скрывалась одна из причин его интереса к ней. Еще в Вике чувствовалась особая энергетика — неистощимая, мощная, стихийная. И в каждом жесте — вытирала ли она лоб, поправляла ли бандану, пожимала ли по-мужски руку бородатым археологам, завязывала ли на грубом ботинке шнурок — сквозила сексуальность, но не жеманная, наигранная, как у гламурных клубных девиц, а естественная, первородная, магнетическая. К концу дня Герман был измучен так сильно, словно эта девушка лишь своим присутствием обессилила его, зол и голоден.

Когда он, поужинав, но не утолив голода, природа которого была совсем иной, возвращался в свою палатку, кто-то неожиданно схватил его за руку. Герман оглянулся, и сердце его учащенно забилось. Пальцы Вики сжали его запястье с такой силой, словно желая сломать его, но при этом она, глядя ему в глаза, улыбалась.

— Ну что, Герман, помиловать тебя или погубить? — спросила девушка низким голосом, в котором неожиданно послышались нотки волнения. Ее полная и высокая грудь под футболкой защитного цвета вздымалась часто, как после бега.

— Погуби, — усмехнулся он как можно безразличней, хоть его ответное волнение выдала внезапная хрипотца в голосе. Кожа запястья под ее пальцами горела и будто плавилась. Сердце билось о грудную клетку, словно пойманная в клетку дикая птица. От усталости и злости не осталось и следа. Только голод, острый, животный, резал ножом живот. Темно-вишневые губы Вики дрогнули, словно она собиралась что-то сказать, но девушка лишь рывком притянула Германа к себе и впилась ему в губы жадным поцелуем. В ту ночь в крошечной комнатке двухэтажного здания, в котором жили профессиональные археологи и начальство, на раскачанной кровати, стонавшей под их разгоряченными телами, они связали себя бессловесными клятвами.

— Ты слишком красив, Герман, — сказала Вика уже позже, часто дыша и глядя не на него, а в дощатый потолок. — И знаешь об этом, — добавила она с неожиданной горечью, будто это могло послужить непреодолимой преградой. — Мне никогда такие, как ты, не нравились.

— Ну а мне — такие, как ты, — засмеялся он и, быстро повернувшись, навис над нею, лаская взглядом ее смуглую грудь и чувствуя, как в нем поднимается новой волной не растраченная до конца сила.

— И что же мы, двое таких разных, делаем вместе? — засмеялась она в ответ и, чуть поддавшись вперед, слегка коснулась кончиком языка его губ.

— Уж точно не философские разговоры ведем, — ухмыльнулся он, опускаясь на нее.

Днем они оба делали вид, что едва знакомы, хоть об их отношениях догадывались все. А ночами Вика вновь щедро делилась с Германом своей неистощимой энергией, не опустошая его, а, наоборот, наполняя.

Месяц пронесся быстро, как перелетная птица. Возвращались они в столицу порознь: Герману нужно было на занятия в университет, Вика задержалась на раскопках из-за какого-то незавершенного дела. Но через неделю они вновь встретились. Вика училась в аспирантуре, он — на четвертом курсе своего экономического вуза. Дважды она уезжала в экспедиции — без него, и Герман в ее отсутствие с ума сходил. Не из-за ревности, а потому, что неожиданно оказалось, что Вика для него — не просто подруга, партнерша, любовница. За это время она успела стать для него такой же необходимой, как вода и воздух, в ее отсутствие он задыхался и умирал от жажды. А она задыхалась в столице. Когда Вика вернулась из последней поездки, Герман прямо на вокзале у вагона, с подножки которого она ловко спрыгнула, сделал ей предложение.

— Какой ты смешной, — ответила Вика, улыбаясь. А он обиделся.

— Со мной тяжело жить, Герман, — сказала она уже другим тоном, серьезным. — Я для семейной жизни плохо приспособлена. Готовить умею только на костре и лишь кашу с тушенкой.

— Пусть будет каша с тушенкой. — Он был согласен на что угодно. А она вновь улыбнулась, но отчего-то грустно.

— Поженимся, Герман, — проговорила Вика после долгой паузы, глядя не на него, а в набрякшие дождевые тучи. — Через год. Когда закончишь свой умный вуз.

Поехать летом на Черное море была, конечно, идея Вики. Она изначально собиралась жить на диких пляжах в палатке и готовить на костре, но Герман не разделил ее энтузиазма и предложил альтернативу: снять в нетуристическом месте жилье и на дикие пляжи ездить уже оттуда. Вика согласилась, и он сам нашел подходящий им поселок и небольшой дом в нем. Хозяйка давно проживала в столице, ключи молодежи отдала под залог и сказала, что свяжется с их будущим соседом, чтобы тот рассказал постояльцам все нюансы. Старик Кириллов оказался внимателен и добр к ним: не только помог подключить воду, но и показал поселок, представил жителям, посоветовал интересные места, которые Вика включила в заранее составленный маршрут поездок. В тот их первый совместный приезд на Черное море они и познакомились со смотрителем маяка Захаром. Знакомство со стариком завязала Вика, но в итоге вышло, что с ним сблизился больше Герман. Сейчас, после стольких лет тесного общения, Герман считал Захара скорее близким родственником.