Шли дни, а об ожерелье ничего не было слышно. Теперь я отчаянно желала, чтобы его нашли. Иначе как я могла бы, в конце концов, выкупить настоящие бриллианты и снова почувствовать себя честным и респектабельным человеком? Если я вдруг появлюсь с ними, как я смогу это объяснить? Все бы сказали, что я их украла, если бы я не придумала какую-нибудь историю о том, что они были потеряны, а затем найдены, а я не очень хорошо придумываю истории. Что касается того, где мне взять деньги, чтобы выкупить их, я часто думала об этом, но никогда не могла придумать никакого способа, который казался бы возможным и разумным. Я всегда ждала, когда “что-нибудь подвернется”, и обычно так оно и было; но в данном случае ничего из того, что я хотела или ожидала, не подвернулось. Кроме того, четыре тысячи фунтов – немалая сумма, чтобы попасть в руки внезапно и неожиданно. Если бы это была меньшая сумма, она могла бы, но четыре тысячи фунтов – это слишком много. Не было никого, кто мог бы умереть и оставить их мне, и я, конечно, не могла их украсть или сделать.

Итак, как можно видеть, меня со всех сторон окружали неприятности. Сезон подходил к концу, и я была рад, что с ним покончено. В первый раз в этом не было никакого удовольствия. Тревоги, о которых никто не догадывался, всегда были со мной, и я всегда ловила себя на том, что исподтишка наблюдаю за мужем, чтобы узнать, не подозревает ли он, не проявляет ли он каких-либо симптомов того, что становится холодным ко мне и безразличным. Когда я ехала в карете по парку, эти мрачные мысли всегда были у меня на сердце, и оно было тяжелым, как свинец. Я забыла о прохожих, которые были так забавны, и, опустив голову, смотрела себе на колени. Предположим, Герберт догадается? Предположим, Герберт узнает? Это были вопросы, которые крутились в моем мозгу и никогда не прекращались. Иногда, когда Герберт был рядом со мной, мне вдруг хотелось закричать:

– Герберт, я забрала бриллианты! Я была вором! Я больше не могу скрывать это или жить в этой неопределенности. Все, что я хочу знать, это то, ненавидишь ли ты меня и собираешься ли бросить?

Но я никогда этого не делала. Я посмотрела на Герберта и испугалась. Что бы я сделала, если бы он бросил меня? Вернулась бы в Ирландию и умерла.

В конце июня мы отправились в поместье Каслкорт-Марш. К этому времени мне стало совсем плохо. Герберт настоял на том, чтобы я проконсультировалась с врачом, прежде чем уеду из города, и доктор сказал, что у меня не в порядке сердце и что-то не в порядке с нервами. Но это было только чувство вины, которое с каждым днем становилось все более гнетущим. Я думала, что в деревне мне будет лучше. Мне она всегда не нравилась, но теперь она казалась мне убежищем, где я могла спокойно побыть со своими детьми. Я возненавидела Лондон. Именно Лондон сыграл на моих слабостях и втянул меня во все мои неприятности. В деревне у меня не было долгов, и, в конце концов, я никогда не была так счастлива, как в те два года после нашей свадьбы, когда мы жили в поместье Каслкорт-Марш. Какими яркими и прекрасными казались мне теперь те дни, когда я оглядывалась на них после этих мрачных дней страха и позора!

В деревне было не намного лучше. Смена обстановки не может иметь значения, когда беда – это темная тайна. И эта темная тайна с каждым днем становилась все темнее. Я боялась говорить об алмазах Герберту, и все же каждое письмо, приходившее к нему, наполняло меня тревогой, что бы оно не означало, что они найдены или что их не нашли. Герберт время от времени ездил в Лондон и виделся с мистером Гилси, а вечером, когда он возвращался домой, я так дрожала, что мне было трудно стоять, пока он не выкладывал мне все, что сказал мистер Гилси. Однажды, когда он начал говорить мне, что Мистер Гилси сообщил, что они проследили путь бриллиантов до Парижа, я упала в обморок, и прошло некоторое время, прежде чем очнулась.

Июль был очень жарким, и я назвала это причиной моего изменившегося внешнего вида и вялых манер. У меня действительно было плохое здоровье, и Герберт очень беспокоился обо мне. Он предложил, чтобы мы отправились в путешествие на Континент, но я отказалась от этой мысли. Мне казалось, что вид Парижа, где бриллианты ждали выкупа, убьет меня на месте. Мне не хотелось покидать Каслкорт-Марш-мэнор, чтобы куда-то ехать. Я только хотела снова быть счастливой, быть такой, какой была до того, как взяла бриллианты.

И теперь я знала, что этого не может быть, пока я не скажу своему мужу. Я знала, что, чтобы вернуть себе душевное спокойствие, я должна признаться во всем и услышать, как он говорит, что простил меня. Я пыталась несколько раз, но это было невозможно. Когда приближался момент, который я выбирала для исповеди, мое сердце билось так, что я едва могла дышать, и я дрожала, как человек в ознобе. Герберт смотрел на меня так ласково, так нежно, что слова замирали у меня на губах, или я говорила что-то совсем не то, что собиралась сказать. Это было бесполезно. Шли дни, и я знала, что никогда не осмелюсь сказать, что всю оставшуюся жизнь буду раздавлена чувством вины, которое казалось слишком тяжелым, чтобы его можно было вынести.

Однажды в середине июля, ближе к вечеру, все свершилось. Никогда, никогда я не забуду тот день! Сначала было так темно и ужасно, а потом … Но я должна следить за историей так, как она произошла.

Мы с Гербертом пили чай в библиотеке. Стояла теплая погода, и окна, ведущие на террасу, были широко распахнуты. Сквозь них я могла видеть прекрасный пейзаж: холмы с огромными деревьями, разбросанными по ним, все цвета ярче и глубже, чем в полдень, потому что солнце садилось. Я сидела у одного из окон, смотрела на это и думала о том, как изменились мои чувства, когда я приехала сюда невестой и любила все это, и была так полна радости. Мои руки безвольно повисли на подлокотниках кресла. У меня не было желания двигаться или говорить. Это так мучительно, когда ты несчастен и оглядываешься на дни, которые были