– Трофимушка я, – проскрипел голос. – Сама сказала: «Забираю, позабочусь…» За язык, чай, никто не тянул. А взяла, так пользуйся! Взяла, так пользуйся!

– Ты кто?

– Узнаешь, – рассмеялся голос. – А не будешь пользоваться, гнить начнешь, изнутри сгною тебя, хворью лютой по жилам твоим течь буду.

– Да чего тебе надо? – Мать неожиданно успокоилась, почти уверенная, что всего лишь видит странный сон.

– Взяла, так пользуйся! – гнул свое невидимый Трофимушка. – Бес я. При старой жил. Ей меня вот также передали. Хорошо со старухой мне жилось, лютая она была. Последние годы, правда, силы не те, и всё каялась – слушать мерзко было. А ты молодая, с тобой мне будет хорошо. Кровью меня кормить станешь.

– Какой еще кровью? Что ты несешь?

– Корми меня кровью. Хочешь, отца твоего изведем, а то поколачивает тебя. – Трофимушка неприятно скрипуче хихикнул. – Хочешь – соседа. Мне разницы нет, была бы кровушка.

– Ладно, дай поспать, утром поговорим. – Мама потеряла интерес к сюжету сна. Да и голова от противного голоса заболела, как будто бы кто-то изнутри молотком в виски бил.

Как ни странно, Трофимушка послушно умолк, и она наконец провалилась в сон, да такой крепкий, что утром ее добудились едва. А когда в хлев пошла, под вымя коровье ведро поставила, несколько раз зажмурилась, чтобы прямо там, в сене и навозе не уснуть, снова голос знакомый услышала:

– Ну что, надумала? Чьей кровью кормить меня будешь? Взяла, так пользуйся!

Тут уже маме ясно стало, что не сон это. Помешательство какое-то, и не расскажешь никому. А голос ее с той минуты мучить принялся, поминутно в голове у нее звучал. И как будто бы сил жизненных лишалась она с каждым словом беса. Хотя оригинальностью бес не отличался, только все твердил: «Взяла, так пользуйся!»

Неделя так прошла – мать от усталости шатало, сон потеряла, почернела и похудела. Однажды в сердцах пошла в сарай, заперлась да гуся поймала, самого белого и жирного выбрала. Прижала его к чурбану и одним ударом топора голову отсекла. А потом, пытаясь удержать трепещущее, бьющееся в судорогах тело, кровь вокруг себя разбрызгивала, крича: «На! На! Хотел крови? Вот тебе кровь! Вот, получай, отвяжись только!» Кричала, кричала, да без памяти и свалилась.

В тот день Трофимушка от нее ненадолго отвязался, и ей удалось несколько часов поспать. Правда, родители ее чуть не прибили за гуся. Но ей было все равно, лишь бы отвязаться от гостя незваного, скрипучий голос страшнее даже отцовского гнева.

Так бы и извел ее бес Трофимушка, только вот везение – поехали они однажды всей семьей на рынок в город и там встретили беловолосого пасечника из соседнего села. Были они шапочно знакомы, но не общались никогда, едва парой слов перекинулись. И вот на рынке он ухватил отца матери за рукав и сказал, покачав головою: «А вы знаете, что в девке вашей бес сидит? Хотите изгнать помогу?» Но отец сначала отмахнулся, грубо довольно, ну а как еще он должен был реагировать? Но потом жена его, бабка моя родная, которую я и не застал в живых, знал только по маминым скудным рассказам, уговорила: давай, мол, покажем дочку, ну что мы теряем? Смотри, девка молодая, тает же на глазах, а помнишь гуся несчастного? Дед помнил: вошел в сарай, а там всё в крови, и дочь в беспамятстве над обезглавленным телом птицы лежит. Такое трудно забыть, даже если специально постараться. И вот привели мою маму к пасечнику, тот с ней в доме заперся и наказал никому не входить, что бы ни случилось. Родители девушки на крылечко сели и стали ждать.

Сначала в доме тишина мертвая была, а потом вдруг такие звуки раздались, каких человек и издать не сможет, даже актер. Мяуканье утробное, скрип, завывание, даже будто бы топот копыт. Басом кто-то кричал, не поймешь, мужчина или женщина. А потом из окон дым густой повалил, серый и зловонный, от него глаза заслезились, а к горлу тошнота подступила. И вот наконец вышла к ним дочь, бледная, едва на ногах держалась, под глазами тени залегли. Ни о чем рассказать так и не смогла, кое-как довели ее до дома, и она тут же в кровать рухнула, проспала мертвым сном два дня и две ночи. Больше бес Трофимушка маму не беспокоил – первые дни она настороженно прислушивалась, а потом постепенно думать о нем перестала.

Я всегда такие истории любил. До нашей деревни «желтая пресса» добиралась легко – газеты передавались из рук в руки и зачитывались до дыр. Старики верили каждому слову, молодые скептически ухмылялись, но чтение не оставляли.

Помню, сидим мы стылым вечером с матерью, братом Петей и соседкой, старухой Агриппиной, земляничным вареньем мажем подсохший хлеб. И Агриппина пересказывает нам прочитанное. Будто бы находят в Москве мертвяков странных. Люди умирают в своих постелях по непонятной причине, и лица их к окнам обращены и страхом искажены, а этажи-то – высокие, в такое окно с улицы и не заглянешь. И вот все гадают: что же такое видели они перед смертью, от какого такого ужаса остановились их сердца? Кто-то из родственников одного погибшего в его квартире даже ночевал целый месяц. И в последнюю ночь услышал, как в окно постучали. А ведь квартира на двенадцатом этаже была. Занавески были плотно задернуты, мужчина, затаив дыхание, на цыпочках подкрался к окну, раздвинул маленькую щелочку. Он помнил, что для его родственника подобное любопытство смертью закончилось, и старался осторожным быть. Вроде бы успел чьи-то глаза разглядеть – большие и желтые, со зрачками кошачьими. И руку – пальцы длинные и бледные, ногти коричневые, старческие и сильно отросшие. Как будто бы рука эта по стеклу гладила сначала, а потом ногтями царапала, а в глазах голод был. Мужчина от страха отключился – обморок. Самому потом стыдно вспоминать было. Но журналистам о случившемся рассказал.

Наступил день, когда Колдун решил, что пора от теории переходить к практике. Он дал мне первое задание: пойти на старое кладбище и почувствовать его энергетику, пропитаться ею, услышать ее ответ. Оставить на кладбищенском перекрестке дары и уйти, не оборачиваясь и не разговаривая ни с кем.

Я волновался так, как будто бы это был сложнейший экзамен, – даже плохо спал в ночь накануне. Ко мне редко сны приходили, а тут я и погост увидел, и залитые мертвенным лунным светом дорожки, и могилки с крестами, памятниками и неудобными коваными скамеечками.

Проснулся ни свет ни заря и еле-еле вечера дождался, чтобы к работе приступить. Колдун ничего не сказал о том, что я должен увидеть или почувствовать, ограничился лаконичным: «Сам всё поймешь».

Старое кладбище встретило меня сизым покрывалом тумана, повисшим на покосившихся крестах подобно старому тряпью. Мне приходилось бывать здесь и раньше, но никогда я не подходил к могилам близко. Это был островок забытого прошлого. Здесь обитали мертвые, о которых никто никогда не вспоминал.

Странно, но я сразу почувствовал границу, хотя оградки на старом кладбище не было. Как будто бы переступил невидимый порог. За спиною осталась глинистая тропинка, передо мною же были только высокие заросли крапивы, из которой тот тут, то там торчали почерневшие от времени деревянные кресты. Ни одного каменного памятника на старом кладбище не было – бедняки не ставят над телами своих покойников гранит.