Фредерик до смерти напуган. Ему понадобились все его силы, чтобы сдержать тошноту, подступившую к горлу, на которое давило холодное дуло. Ему было трудно дышать, все его члены сковало страхом. И он знал: бояться у него есть все основания. Пока отец кричал, он чувствовал себя в какой-то степени в безопасности. Эти приступы ярости возникали внезапно и так же быстро проходили, и Фредерик к ним уже привык. Другое дело, когда отец спокойно и холодно планировал наказание. Такое случалось редко, но заканчивалось всегда плохо. Фредерик сделал что-то непростительное. Теперь его ожидало наказание. Тщательно продуманное.

Фредерик молился, чтобы не описаться от страха. Краем глаза мальчик увидел, как мама пошевелилась в кресле. Он пытался заставить себя не смотреть в ее сторону, но не смог сдержаться и невольно дернул шеей, отчего дуло ружья еще сильнее уперлось ему в горло. Из глаз у него хлынули слезы. Слабость мальчика разгневала отца, и его глаза превратились в две узкие черные щели.

«Я думал, ты уже большой. Что ты — мужчина. Сын, которым я могу гордиться. Сын, который будет помогать родителям. Мы ведь семья. А в семье все должны помогать друг другу, разве нет?»

Фредерик не смог бы ответить, даже если бы захотел: ему мешало дуло — но он знал, что от него и не ждут объяснений. Объяснения нужны женщинам, а не мужчинам, — так говорил отец. Мужчины действуют, а не рассуждают. Мама тогда только улыбнулась и ничего не сказала.

Мальчик чувствовал, что происходящее доставляет отцу удовольствие, ему нравится издеваться над сыном. Он растянет эту пытку надолго, будет мучить Фредерика до тех пор, пока тот не описается от страха или его не вырвет прямо на ковер в гостиной. Но пока он находил в себе силы упрямо смотреть отцу в глаза и слушать.

«Но ты не мужчина! Ты ничтожество! Молокосос! Тебе все игрушки подавай. Ну что ж, тогда мы с тобой поиграем. Тебе повезло — нам нравится играть, не так ли, Мишель?»

Папа все время говорил «мы». Фредерик уже тогда знал, что всю жизнь будет ненавидеть это обобщение, словно отец, мать и он сам были чем-то единым, как Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух, про которых твердили в церкви. «Мы все едины, — говорил священник. — Все мы, люди, — часть тела Иисуса, его плоть и кровь». Отец снова заговорил. Ответа от жены он не ждал, да она ничего и не говорила. Женщина в кресле напоминала статую. Белую мраморную статую, которую нарядили в платье.

«Я думал об этом весь день. Нам нужна особенная игра. В которую мы сможем играть вдвоем, ты и я. И я придумал прятки. Но не обычные прятки. Мы спрячем что-то особенное, и, когда мы это найдем, должно случиться что-то особенное».

Папа замолчал и убрал ружье. Рука Фредерика непроизвольно взлетела к горлу, но папа дернул ее к себя. Он сунул мальчику в руку охотничье ружье и сжал его пальцы вокруг дула. Фредерик пошатнулся под тяжестью ружья и невольно сделал шаг назад, чтобы не упасть. Отец засмеялся. Тихо и издевательски.

«Есть что-то особенное в ощущении ружья в твоей руке, согласен? Оружие всегда сопровождает настоящих мужчин. С ним много чего можно сделать веселого, но, прежде всего, оно помогает выжить. Что можно добыть с помощью ружья?»

Впервые в жизни от него ждали ответа, но Фредерик не понимал какого. «Добыть что? Ты убиваешь животных, убиваешь и продаешь. Ты сдираешь с них шкуры, отрубаешь им рога и когти, рубишь их на куски, чтобы выставить на продажу. Ты это хочешь услышать? Для этого тебе нужно ружье?»

«Молчишь? Ты не знаешь? Не знаешь, для чего нужно ружье? Правда не знаешь? Меня это огорчает, но что поделать, ты у нас современный ребенок. Которому ни разу в жизни не пришлось голодать. И никогда не приходилось мерзнуть. И, несмотря на это, ты ведешь себя по-свински по отношению к людям, которые тебя кормят и одевают. Упрямишься, проказничаешь… Хотя от тебя требуют только одного — чтобы ты вел себя хорошо».

Папа показал пальцами, как мало требуется от Фредерика, и этот жест пробудил сидящую в кресле статую к жизни. Мальчик услышал голос, спокойный и уверенный, но не осмелился повернуть голову. Мама спросила, закончили ли они, потому что она собиралась поиграть перед ужином. Ее явное безразличие к происходящему лишило отца выдержки, и он нагнулся к Фредерику, обдавая его запахом пота. Мальчик смотрел на него не мигая.

«Ты должен спрятать ружье! — заорал отец. — Если я не найду его за пять минут, ты победил, а если найду, то возьму его, выйду на улицу и застрелю всех этих чертовых кроликов, которых ты держишь во дворе! А потом мама сделает нам из них рагу, и ты съешь все до последнего кусочка. Ты должен навсегда запомнить, что тебе очень повезло, ведь у тебя есть горячий ужин каждый день. И если я ни разу не найду ружье за всю неделю, а играть мы будем каждый вечер, то я оставлю тебя в покое. И не благодари меня за снисходительность — ты ее не заслуживаешь. Понял? Отвечай, пацан!»

«Да, папа», — хотел прошептать Фредерик, но не смог, язык его не слушался. Он почувствовал, что штанишки стали горячими и мокрыми. Мальчик молил Бога, чтобы тот не дал папе застрелить его кроликов. Лисен, маму-крольчиху с мягким коричневым мехом. Белянку с розовым язычком. Черныша, названного так из-за черных «носочков» на лапках, словно он прошелся по саже. Малыша — самого пушистого из всех, с серым мехом, маленького смельчака. Малыш всегда первым утаскивал большой лист салата и первым бросался Фредерику навстречу.

Он держал кроликов уже несколько месяцев. Лисен ему подарил сосед, у которого, как он выразился, было больше кроликов, чем надо. Крольчиха была беременной, толстой и неуклюжей и вскоре окотилась тремя детенышами, с которыми ей приходилось делить клетку, пока новый хозяин что-нибудь не придумает. Папа был в хорошем настроении, когда сосед предложил Фредерику крольчиху, и ответил «да» — поставив условием, что Фредерик сам будет за ними ухаживать. И мальчик хорошо о них заботился. Он построил им настоящую клетку, застелил дно сеном, следил, чтобы там было чисто, и каждый день давал им еду и воду. Он и не подумал о том, что в других домах едят крольчатину. И был так счастлив, что отец разрешил ему держать кроликов, что не мог думать ни о чем, кроме своих новых друзей.

Кролики с благодарностью принимали его заботу: они были совсем ручные. Фредерик их просто обожал, с ними он не замечал своего одиночества. Зверьки искренне радовались его приходу и охотно давали себя погладить. Когда он зарывался носом в мех Лисен, ему казалось, что она пахнет, как мамины платья в шкафу.

«Ты меня понял?!» — заорал папа.

Фредерик собрал все свои силы и выдавил: «Да, папа», сгибаясь под тяжестью ружья. Мальчику пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы удержать. Он боялся случайно спустить курок, но надеялся, что ружье стоит на предохранителе, что папе не пришло в голову разнообразить эту и без того жестокую игру.

«Я начинаю отсчет. Пять минут. На старт! Внимание! Марш!»

Отец посмотрел на часы. Теперь он снова говорил спокойно, как обращался к сыну, когда у них бывали гости. Потом подошел к жене.

«Время музицировать?» — поинтересовался он. Мишель ничего не ответила, подошла к роялю, села и начала играть. Это был «Чикаго». Совсем свежий мюзикл. Ноты ей прислали из Америки. История о красивой убийце. Мама с таким энтузиазмом говорила об этом мюзикле.